Генерал Михаил Алексеев

Император, пожелав стать во главе действующей армии, своим начальником штаба назначил генерала от инфантерии М. В. Алексеева, который до этого был начальником штаба Юго-Западного фронта и очень мало времени возглавлял Западный фронт. Именно ему суждено было в качестве начальника штаба Ставки осуществлять оперативное планирование всех действий войск во второй половине 1915 года и 1916 году, а затем стать одним из самых активных инициаторов отречения императора от престола, первым Верховным главнокомандующим Временного правительства.

Сын солдата сверхсрочной службы, выслужившего чин майора, Михаил Васильевич Алексеев родился 3 (13) ноября 1837 года в одной из заброшенных деревень Тверской губернии. Его мать — Надежда Ивановна, урожденная Галахова, дочь преподавателя гимназии, умерла, когда ее сыну исполнилось пятнадцать лет. Спустя два года Михаил, закончив Тверскую классическую гимназию, поступил на военную службу вольноопределяющимся, а в 1876 году стал выпускником Московского юнкерского пехотного училища. В составе 84 пехотного Казанского полка участвовал в боях с турками. За личную храбрость был удостоен пяти боевых наград.

В тридцать три года он по первому разряду окончил Николаевскую академию Генерального штаба и вскоре получил назначение преподавателем военной администрации и
руководителем топосъемок в Николаевское кавалерийское училище. Один из его учеников, Африкан Петрович Богаевский, впоследствии генерал, сподвижник по белому движению, вспоминая об этих годах деятельности Михаила Васильевича, писал: «Уже пожилой капитан Генерального штаба с суровым взглядом близоруких глаз, прикрытыми очками, с резким голосом, он вначале на нас, юнкеров, навел страх своей требовательностью и порядочную скуку своим предметом, нагонявшим тоску. Но вскоре под его суровой внешностью мы нашли простое и отзывчивое сердце. Он искренне хотел и умел научить нас необходимой для военного человека науке… Злейший враг лени и верхоглядства, он заставлял и нас тщательно исполнять заданные работы».

Служба в училище оказалась недолгой. Прошло менее двух лет, и Михаил Васильевич получил назначение начальником штаба 1 армейского корпуса, а в 1895 году — начальником одного из отделов Главного штаба. Как отмечает один из его сослуживцев, генерал Александр Сергеевич Лукомский, «он стал постоянным участником и ближайшим помощником генерала Ф. Ф. Палицына (в то время начальника Главного штаба) во всех полевых поездках… Отличаясь громадной работоспособностью, Алексеев являлся образцом, по которому старались равняться и другие участники полевых поездок».

В 1895 году Михаил Васильевич женился. Его жена — Анна Николаевна Щербицкая вскоре родила первенца — дочь Клавдию.

В 1898 году полковник Алексеев, продолжая службу в Генеральном штабе, стал профессором Николаевской академии. Генерал Богаевский в этой связи писал: «Спустя годы я снова встретился в Михаилом Васильевичем, теперь уже в академии Генерального штаба, как со своим профессором по истории русского военного искусства. Он остался таким же кропотливым и усердным работником, прекрасно излагавшим свой далеко не легкий предмет. Он не был выдающимся талантом в этом отношении, но то, что нужно нам было знать, он давал в строго научной форме в сжатом образном изложении. Мы знали, что все, что он говорит, — не фантазия, а действительно так и было, потому что каждый исторический факт он изучал и проверял по массе источников».

Началась Русско-японская война. Получив первый генеральский чин, Михаил Васильевич назначается генерал-квартирмейстером 3-й Маньчжурской армии. Он принимает активное участие в планировании Мукденской операции, за что награждается орденом Св. Станислава 1-й степени. С 1906 года в течение последующих пяти лет он — оберквартирмейстер Главного управления Генерального штаба, затем начальник штаба Киевского военного округа, командир 13 армейского корпуса. Произошли изменения и в семье Михаила Васильевича: в 1906 году родилась вторая дочь — Вера, в 1908 году — сын Николай. Мировую войну генерал- лейтенант Алексеев встретил начальником штаба Юго-Западного фронта.
«Приехав в Ровно, в штаб фронта, — вспоминает его дочь Вера Михайловна Алексеева- Борель, — отец встретился со своим прежним начальником генералом от артиллерии Ивановым. Они несколько лет душа в душу работали в Киеве.

Отцу было дано право выбирать генерал-квартирмейстера. Он представил список из шести лиц. Знаю, что первым был генерал-майор Дитерихс, тот самый, который последним закончил «белую борьбу» на Востоке, который принимал участие в расследовании убийства царской семьи в Екатеринбурге и составил уже в Шанхае об этом большой труд… Последним в списке был генерал-майор М. С. Пустовойтенко. Из этих шести лиц высшее начальство назначило именно его генерал-квартирмейстером штаба Юго-Западного фронта. Человек очень скромный, он не был самостоятельным работником и мыслителем, но вдумчивым и точным исполнителем получаемых распоряжений. Для отца он оказался идеальным помощником…»

В середине 1914 года Михаил Васильевич был произведен в генералы от инфантерии, а в марте — назначен главнокомандующим армиями (командующим войсками) Северо-Западного фронта.

Шел 389-й день мировой войны. В воскресенье 23 августа 1915 года почти ровно в полдень в Могилев, где располагалась русская Ставка, въехала колонна машин. Она остановилась на центральной площади города. Из головной машины вышел человек невысокого роста, плотного сложения с небольшой светлой овальной бородой. Это был царь Николай II, с этого дня принявший пост Верховного главнокомандующего действующей армии и флота Российской империи. За ним потянулась свита во главе с министром двора почтенным, но заметно дряхлеющим графом Фредериксом и дворцовым комендантом генералом Воейковым, известным в обществе более всего своим назойливым рекламированием целебной воды «куваки», добывавшейся в его пензенском имении. Встречали прибывших должностные лица Ставки, именитые люди этого некогда тихого, наполовину еврейского губернского города.

Приветствовал императора неделю назад вступивший в должность начальника штаба Верховного главнокомандующего генерал от инфантерии М. В. Алексеев.
Назначение Михаила Васильевича на столь ответственный пост носило закономерный характер. Его оперативно-стратегическое мышление и организаторские способности проявились в операциях и сражениях кампании 1914 года. Пользовался генерал Алексеев и достаточно высоким авторитетом в войсках. «В армии, — отмечал генерал Н. Н. Головин, — популярность его распространялась главным образом на офицерские круги. Командный состав видел в нем наиболее знающего из всех русских генералов руководителя, а армейские офицеры — своего брата, вышедшего на высшие ступени иерархии исключительно благодаря личным заслугам».

«Генерал Алексеев — человек рассудительный, достаточно спокойный и вполне подготовленный… к широкой стратегической работе, — отмечал генерал Ю. Н. Данилов, хорошо знавший его по совместной работе, в годы войны занимавший должности генерал- квартирмейстера фронта, командира корпуса, командующего армией, начальника штаба фронта. — Он пользовался в армии вполне заслуженной репутацией человека больших знаний и огромной личной трудоспособности. Происходя из скромной трудовой семьи, Михаил Васильевич проложил себе дорогу на верхи армии необыкновенной добросовестностью и неутомимой энергией. Его уважали и любили за простоту обращения и общую благожелательно сть…

Участник трех кампаний — турецкой, японской и последней, долго служивший на специальных должностях Генерального штаба и прошедший через высокие командные должности, он, несомненно, был одним из наиболее подготовленных генералов для занятия исключительно ответственной должности начальника штаба Верховного.

Если нужно говорить непременно о недостатках, присущих всякой человеческой природе, — продолжает Ю. Н. Данилов, — то в числе таковых я бы прежде всего отметил у генерала Алексеева недостаточное развитие волевых качеств… Внешность его также мало соответствовала высокому положению. Сутуловатый, с косым взглядом из-под очков, вправленных в простую металлическую оправу, с несколько нервной речью, в которой нередко слышны повторявшиеся слова, он производил впечатление скорее профессора, чем крупного военного и государственного деятеля… Его характеру не чужда была некоторая нетерпимость к чужим мнениям, недоверие к работе своих сотрудников и привычка окружать себя безмолвными помощниками. Наличие этих недостатков сказывалось у генерала Алексеева тем отчетливее, чем расширялась область его деятельности…»

Летом 1915 года Россия переживала исключительно тяжелое время. После крупных успехов первого периода войны, ознаменовавшихся разгромом австро-венгерских вооруженных сил и занятием почти всей Галичины, русские армии вынуждены были начать отход. Дело в том, что уже весной германское Верховное главнокомандование, встревоженное успехами русского оружия над австрийцами, круто изменило принятый им в начале войны план, по крайней мере, на ближайший период времени. Возведя на Западном почти неодолимую стену укреплений, оплетенных проволокой и усиленных мощной артиллерией, немцы создали возможность безбоязненной переброски значительных сил на Восточный фронт. В результате, как правильно оценивал Алексеев, если в начале войны против России действовало около трети всех вражеских сил, то к марту 1913 года — более половины вооруженной мощи Германии и Австро-Венгрии. Для России открылся к тому же новый — кавказско-турецкий театр военных действий.

15 апреля после невиданного по силе артиллерийского обстрела, весьма скоро сровнявшего слабые русские укрепления с землей, соединенные германо-австрийские силы перешли в контрнаступление в полосе между рекою Висла и подножием Баскяд. На центральном участке Русско-германского фронта противник устремился в образовавшийся прорыв. Соседние русские армии, далеко углубившиеся к этому времени в Карпатские горы, были поставлены в весьма трудное положение. Отбиваясь от наседавшего неприятеля, отвечая на его сотни выстрелов лишь одиночными, русские войска стали шаг за шагом отходить с гор, потянувшись к реке Сан.

Здесь командующий войсками Юго-Западного фронта генерал Н. И. Иванов предполагал организовать новый рубеж обороны. Но прибытие свежих немецких дивизий, дополнительно переброшенных с французского фронта, не позволило реализовать план. Русские армии оказались вынужденными к дальнейшему отступлению из Галичины. Силы противника постоянно увеличивались. Полоса его наступления расширялась. В руки неприятеля перешли Львов и Варшава. Истекая кровью, лишенные поддержки союзников, русские армии продолжали отход, нанося время от времени контрудары и переходя в контратаки.

Штаб Северо-Западного фронта тех дней. Командующий его войсками генерал М. В. Алексеев в тяжелых раздумьях — перед его глазами катастрофа на юге страны в полосе фронта, штаб которого он возглавлял более семи месяцев с первого дня войны. Похоже, что генерал Иванов ударился крепко в панику, коль уже думает о сдаче Киева и отводе войск за Днепр. Что же в этих условиях сулит завтрашний день Северо-Западному фронту, в который включена часть разбитых на юге войск, среди них особенно тяжко пострадавшая 3-я армия?
Таран Макензена превратился в гигантскую клешню, охватившую центральную Польшу с юга. Вот-вот навстречу ей протянется из Восточной Пруссии вторая. Тогда судьба русских войск между Вислой и Бугом предрешена. Что делать?

«Алексеев, — записывает в дневнике генерал Ф. Ф. Палицын, в недавнем прошлом начальник Генерального штаба, — чувствует и, скажу, видит, насколько положение наше при отсутствии средств к борьбе хрупко, он видит и необходимый в наших условиях исход. Гуляя вечером между хлебами, мы в разговоре часто к нему подходим и скоро от него отходим. Мы как-то боимся своих мыслей… Вопросы эти требуют заблаговременного решения, они сложны, и последствия этого решения чрезвычайно важны. И дело не в Варшаве и Висле, даже не в Польше, а в армии. Противник знает, у нас нет патронов и снарядов, а мы должны знать, что не скоро их получим, а потому, чтобы сохранить России армию, должны ее вывести отсюда… Надежда удержаться нас не оставляет, но пассивное удержание нашего положения само по себе есть одно горе при отсутствии боевого снабжения».

Выбора, по мнению Михаила Васильевича, собственно, не было, — нужно было отводить войска, пока не потеряно время. Контуры катастрофы обозначились достаточно ясно, и она бы разразилась в полном объеме, если бы командование Северо-Западного фронта не сохранило присутствия духа и четкости мышления. В определенной мере помог и противник. Возникшие разногласия между австрийским командующим Макензеном и германским командующим Гинденбургом привели к тому, что вражеское военное руководство распылило силы.

В конце июня — начале июля войска германского блока перешли в наступление на всем стратегическом фронте. Развернулось трехмесячное тяжелое сражение. Объединения Северо- Западного фронта оказывали противнику упорное сопротивление. Штаб фронта, не терявший управление, планомерно руководил отходом. Правда, были и просчеты. Слишком большие надежды возлагались на оборону крепости Новогеоргиевск.

Прискорбной неожиданностью для Алексеева стала также сдача противнику крепости Ковно. В результате командующий войсками фронта не смог осуществить подготовленный контрудар. Он был вынужден оттянуть правое крыло фронта, еще тяжелее складывалась обстановка в полосе южного соседа.

В кровопролитных схватках с врагом русские войска дрались совсем неплохо, нередко — превосходно. Однако мужество и жертвенность не могли компенсировать всевозраставшей нехватки вооружения и боеприпасов. «Трудно на словах передать всю драматичность того положения, в котором оказалась русская армия в кампании 1915 года, — писал участник событий генерал Н. Н. Головин. — Только часть бойцов, находящихся на фронте, была вооружена, а остальные ждали смерти своего товарища, чтобы, в свою очередь, взять в руки винтовку. Высшие штабы изощрялись в изобретениях, подчас очень неудачных, только бы как-нибудь выкрутиться из катастрофы.

Так, в бытность мою генерал-квартирмейстером 9-й армии я помню полученную в августе 1913 года телеграмму штаба Юго-Западного фронта о вооружении части пехотных рот топорами, насаженными на длинные рукоятки. Предполагалось, что эти роты могут быть употребляемы как прикрытие для артиллерии. Фантастичность этого распоряжения, данного из глубокого тыла, была настолько очевидна, что мой командующий, генерал Лечицкий, глубокий знаток солдата, запретил давать дальнейший ход этому распоряжению, считая, что оно лишь подорвет авторитет начальства. Я привожу эту почти анекдотическую попытку ввести «алебардистов» только для того, чтобы охарактеризовать ту атмосферу почти отчаяния, в которой находилась русская армия в кампанию 1915 года».

Потери русских убитыми и ранеными в этот период достигают рекорда — в среднем 235 тысяч человек в месяц против 140 тысяч за всю войну. Великое Отступление обошлось русской армии в 1 миллион 410 тысяч убитых и раненых. Учет, кто погиб, был труден, а зачастую невозможен. Тяжелораненые погибали на оставленных полях сражений или добивались неприятелем. При отступлении части торопливо хоронили своих и «чужих» убитых. Все чаще при отпевании у свежевыкопанных братских могил-рвов звучали скорбные слова священников: «Имена же их ты, господи, веси». Бессчетные солдаты и офицеры гибли только потому, что не были вооружены и обучены, о чем было слишком хорошо известно.
Это вызывало понятную горечь и гнев. Смерть настигала без разбора — нижних чинов и тех, кто мог бы рассчитывать на иную судьбу. Скорбные санитарные поезда развозили по всей России раненых — живое доказательство происходившего на фронте. Назревала, следовательно, обстановка, в которой требовались кардинальные государственные решения. Одним из них стала смена Верховного главнокомандования. Уход великого князя Николая Николаевича с поста Верховного становился неизбежным. Великий князь, кстати, отдавал себе отчет в создавшемся положении. Он считал также, что на смену начальника штаба генерала Н. Н. Янушкевича, которому не удалось ни проявить должной уравновешенности, ни завоевать необходимого влияния в правительственных сферах, должен прийти новый человек. Им он видел генерала Алексеева, в руках которого как командующего войсками Северо-Западного фронта к началу августа сосредоточилось значительное число армий и на долю которого выпала главная задача по выводу их из «польского мешка». Мнение великого князя по этому вопросу полностью разделялось в высших военных кругах. Между тем события развивались.

4 августа «после обычного доклада, — рассказывает в мемуарах военный министр того времени генерал А. А. Поливанов, — государь высказал мне, что намеревается вступить в Верховное командование армиями. На возражение о трудностях, сопряженных с такими намерениями, император Николай II ответил:
— Я много размышлял по сему поводу, и принятое решение является вполне твердым… Вас прошу выехать в Ставку, а также в штаб Северо-Западного фронта, где ознакомиться с мнениями по этому вопросу.
В Ставке от начальника военных сообщений, — продолжает Поливанов, — я узнал, что для переезда в Волковыск, где размещался штаб Северо-Западного фронта, мне удобнее воспользоваться автомобилем, ибо железнодорожный путь ввиду отхода армий занят непрерывно следующими воинскими поездами… В Волковыск прибыли, когда начинало темнеть.

Командующий занимал маленький домик в центре города. Я не видел генерала Алексеева с мая. Озабоченный тяжелым положением своих войск, он был, однако, как всегда, спокоен и сосредоточен. Он выслушал от меня известие о предстоящей ему обязанности обратиться в начальника штаба при Верховном главнокомандующем государе, промолвив, однако, что «придворным быть он не сумеет». По карте он изложил мне современное стратегическое положение… Далее перешли к делам Ставки.
При столь критическом положении нашего фронта, требующем непрерывного к себе внимания, генерал Алексеев признавал перемену высшего командования в данную минуту безусловно вредной…

После ужина у генерала Алексеева я отправился на автомобиле тем же путем на станцию Барановичи. Во вторник 11 августа прибыл в Царское Село. Я был принят в тот же день в 3 часа и изложил подробно мои переговоры с великим князем Николаем Николаевичем и с генералом Алексеевым, получив указания, для ответов на возбужденные ими вопросы. Государь изъявил согласие не торопиться с отъездом в армию и разрешил мне осведомить Совет министров о принятом им решении».
23 августа 1913 года армии и флоту был отдан приказ. В нем после официального текста государя о вступлении на пост Верховного главнокомандующего собственноручно императором Николаем II была сделана приписка: «С твердой верой в милость Божью и с непоколебимой уверенностью в конечной победе будем исполнять наш святой долг защиты Родины до конца и не посрамим земли Русской».

«Этот значительный по существу акт, — отмечал генерал А. И. Деникин, — не произвел в армии большого впечатления. Генералитет и офицерство отдавало себе ясный отчет в том, что личное участие государя в командовании будет лишь внешнее, и потому всех интересовал более вопрос:
— Кто будет начальником штаба? Назначение генерала Алексеева успокоило офицерство. Фактически, — подчеркивал Антон Иванович, — в командование вооруженными силами России вступил генерал Михаил Васильевич Алексеев… человек, вызвавший в истории различное отношение — и положительное, и отрицательное — к своей военной и политической деятельности, но никогда не давшего повода сомневаться в том, что «крестный путь его озарен кристальной честностью и горячей любовью к Родине — и великой, и растоптанной».
Не всегда достаточно твердый в проведении своих требований, в вопросе о независимости Ставки от сторонних влияний, Алексеев проявил гражданское мужество, которого так не хватало жадно державшимся за власть сановникам».

Поясняя последнюю мысль, генерал Деникин приводит следующий эпизод.
«Однажды, после официального обеда в Могилеве, императрица взяла под руку Алексеева и, гуляя с ним по саду, завела разговор о Распутине. Несколько волнуясь, она горячо убеждала Михаила Васильевича, что он не прав в своих отношениях к Распутину, что «старец — чудный и святой человек», что на него клевещут, что он горячо привязан к их семье, а главное, что его посещение Ставки принесет счастье.
Алексеев сухо ответил, что для него этот вопрос — давно решенный. И что, если Распутин появится в Ставке, он немедленно оставит пост начальника штаба.
— Это ваше окончательное решение?
— Да, несомненно.

Императрица резко оборвала разговор и ушла, не простившись с Алексеевым.
Этот разговор, по словам Михаила Васильевича, повлиял на ухудшение отношения к нему государя. Вопреки установившемуся мнению, отношения эти, по внешним проявлениям не оставлявшие желать ничего лучшего, не носили характера ни интимной близости, ни дружбы, ни даже исключительного доверия… Но в вопросах управления армией, — свидетельствует Деникин, — государь всецело доверялся Алексееву».

Вернемся, однако, к делам на фронте. К исходу сентября 1913 года, то есть месяц спустя после смены военного руководства, тысячатрехсоткилометровый Восточно-Европейский фронт стабилизировался по линии Рига — Двинск — Пинок — Черновицы. Были оставлены Польша, часть Литвы, Галиция. Враг хотя и углубился в пределы России, был истощен. Попытка генерал-фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга пробить брешь и вывести в ходе Свенцянского прорыва в тыл русской армии большую массу конницы не привела к успеху. На юге Юго-Западный фронт внезапным ударом разгромил 4-ю австрийскую армию под Луцком.

Обозревая восточный театр военных действий в последние дни уходящей осени 1915 года, командующий германскими войсками с глубоким разочарованием писал: «Русские вырвались из клещей и добились фронтального отхода в желательном для них направлении». Начальник германского генерального штаба генерал от инфантерии Эрих фон Фалькенхайн, оценивая обстановку того времени, мрачно констатировал: «Выполненные операции не достигли вполне своей цели». «В истории этой войны, — подчеркнул лорд Китченер, выступая 15 сентября в английском парламенте, — будет мало столь выдающихся эпизодов, как искусное отступление русских на очень широком фронте во время постоянного бешеного натиска врага, который далеко превосходил не только в числе, но, главным образом, в артиллерии и боеприпасах. В результате мы видим русскую армию еще вполне боеспособной».

Подводя итоги военных действий осенью 1915 года, начальник штаба Верховного главнокомандующего Ставки генерал от инфантерии Алексеев особо подчеркивал мысль о том, что Восточно-Европейский фронт, сковав основные силы германского блока, стал главным фронтом Первой мировой войны: к концу года здесь против России действовало уже 140 дивизий противника, тогда как против ее союзников — 90. «Таким образом, кампания 1915 года не выявила решающего перевеса ни одной из воюющих коалиций», — отмечалось в его докладе правительству.

Тем не менее, в о енно-политическое положение Германии ухудшилось. Ее стратегический план совместно с Австро-Венгрией вывести из войны Россию полностью провалился. При сравнительно ограниченных экономических и людских ресурсах блоку центральных держав трудно было рассчитывать на успех в последующих военных действиях.
Вторая половина ноября 1915 года. В Ставке под руководством генерала Алексеева завершается разработка проекта плана совместных с союзниками действий на последующую кампанию. В кабинете начальника штаба только что закончилось очередное совещание. На массивных столах разложены различного рода справки, расчеты, предложения генерал- квартирмейстера, начальников родов войск и служб. На стене огромная карта Европы.

Задумавшись, Михаил Васильевич представил себя в роли воздушного наблюдателя, проносящегося над материком. Открывалась весьма необычная картина. Черная извилистая линия широкой дугой охватывала почти весь Европейский континент, упираясь своими концами в северные моря. Начиналась она у северного побережья Франции, подходила к границе Швейцарии, исчезая под горными массивами Швейцарских Альп, вновь появлялась у их южного подножия и, опоясав Аппенинский полуостров по границе Италии с Австро- Венгрией, поворачивалась к берегам Адриатики. Здесь линия перекидывалась на Балканский полуостров, подходя к Черному морю, затем уходя по огромному пространству России к берегам Балтики. Линия эта представляла позиционный фронт Центральных держав и стран

Антанты: 500-800 метров «ничейной земли», густая сеть проволочных заграждений по обе ее стороны, позади которых лабиринт окопов, траншей, ходов сообщений, убежищ, блиндажей, бетонированных покрытий — почти сплошная цепь укрепленных позиций. «Да такого еще не было в военной истории», — невольно подумал Михаил Васильевич, словно встрепенувшись от глубокого сна. И снова в голове мысли о плане, теперь под углом зрения анализа положения воюющих сторон.
Страны Центрального блока, затратив огромные усилия, понеся невосполнимые потери, так и не смогли в 1915 году достичь поставленных целей. Правда, германская армия находилась в ста километрах от Парижа. Ею были оккупированы Бельгия, промышленные департаменты Франции.

Ей удалось захватить Сербию, Польшу, часть Литвы, Латвии и Белоруссии. Несколько упрочила свое положение Австро-Венгрия, довольно успешно отбиваясь от итальянских войск.
Вступила в войну Болгария с ее почти 500-тысячной армией. Стабилизировалось положение в Месопотамии и Сирии.
В более выгодном положении, как считал Алексеев, находились страны Антанты. Период затишья на Западном фронте в уходящем году Англия и Франция использовали для наращивания своего военно-экономического потенциала. По имевшимся в штабе Ставки данным, в этих странах было значительно увеличено производство вооружения и боеприпасов. Создавались новые образцы боевой техники.

Изменилось и соотношение сил воюющих сторон: 236 дивизиям блока Центральных держав противостояло 360 дивизий стран Антанты.
Оценивая возможности воюющих сторон, а также обстановку, сложившуюся на театрах военных действий, начальник штаба Верховного главнокомандующего считал, что вероятнее всего руководство Центральных держав основные усилия в кампании 1916 года сосредоточит на Западном фронте против Франции, нанося главный удар в районе Вердена. Дело в том, что успешный прорыв на этом участке создавал угрозу всему северному крылу армий союзников. Не исключал, а предполагал генерал Алексеев и активные действия стран германского блока на Итальянском театре силами австро-венгерских войск, а также проведение частных наступательных операций против русских армий. На основе всего этого, по мнению Михаила Васильевича, следовал главный вывод — для разгрома Германии и ее союзников необходимы согласованные по месту и времени действия вооруженных сил России, Англии и Франции. Эта идея и закладывалась им в основу проекта плана, предлагаемого союзному командованию.

Какая же роль, по мнению генерала Алексеева, отводилась в кампании 1916 года русской армии? Россия, по оценке штаба Верховного главнокомандующего, к весне 1910 года могла достичь некоторых успехов в развертывании военной промышленности, что позволит несколько повысить боевую мощь армии и флота. Однако своими силами вопрос обеспечения вооруженных сил всем необходимым она не решит. Нужна была помощь союзников. Именно поэтому тщательно готовилась к отправке русская военная миссия во главе с адмиралом А. И. Русиным, буквально на днях покинувшая Ставку. Она имела задачу разместить в Англии и Франции крупные военные заказы.

В справке, подписанной генералом Алексеевым, в качестве товаров первой необходимости значились порох, толуол, колючая проволока, трактора, автомобили, мотоциклы. В ней Михаил Васильевич подчеркивал, «что отечественное производство не может дать нам не только орудий, но даже снарядов в достаточном количестве для выполнения хотя бы одной наступательной операции продолжительностью двадцать- двадцать пять суток. Попытка же приобрести в Англии тяжелые орудия, преимущественно шестидюймовых калибров, столь необходимых нам для борьбы с противником, укрывшимся в блиндажах, потерпела полную неудачу».

Военно-экономические проблемы, как и вопросы восстановления боеспособности армии (в сентябре — октябре удалось восполнить лишь 30 процентов понесенных потерь), в значительной степени предопределили замысел Ставки на предстоящую кампанию. В последнем варианте плана, направляемого в Шантильи, где планировалось провести конференцию представителей стран Антанты, предполагалось осуществить одновременное наступление силами русской армии в Галиции, англо-французской — с Салоникского плацдарма и итальянской — из района Изонцо в направлении на Будапешт, что позволило бы, по мнению русского командования, вывести из войны двух участников блока — Болгарию и Австро-Венгрию, ускорить переход на сторону Антанты Греции и Румынии, приступить к постепенному сжиманию фронта вокруг Германии.
Предполагалось также нанести удар на Мосуд силами русской Кавказской армии и английских войск с целью разгрома основных сил турецкой армии, надежного обеспечения Суэца и Индии от диверсий османских войск.
23 ноября (6 декабря) 1915 года состоялось первое заседание межсоюзнической конференции. Россию представлял генерал от кавалерии Яков Григорьевич Жилинский. Под его началом Алексеев служил в 1913 году, когда тот возглавлял войска Варшавского военного округа. С начала мировой войны генерал Жилинский встал во главе войск Северо-Западного фронта, но в начале сентября был смещен с этого поста за неудачное проведение Восточно- Прусской операции. Вскоре он был назначен представителем русского Верховного командования в Союзном совете в Париже.

Ознакомив присутствующих с проектом плана Ставки, генерал Жилинский подчеркнул две основные заложенные в нем мысли. Первая — наступление союзных армий необходимо провести одновременно на Западном и Восточном фронтах.
Суть второй мысли сводилась к тому, что, если одна из союзных армий будет атакована противником, другие армии, даже при неполной их готовности, должны немедленно перейти в наступление, чтобы не допустить ее поражения.

Высказанные положения встретили, по словам Жилинского, «сильнейшие противодействия». Французский представитель генерал Жозеф Жак Сезор Жоффр, главнокомандующий французской армии, заявил, в частности, что подготовка наступления на западноевропейском театре «потребует длительного времени и потому установить единый срок начала операций всех союзных армий невозможно». С ним согласился представитель Италии генерал Порро, добавив, что «армия его страны к весне 1916 года вообще не сможет быть готовой к ведению активных действий».

«Это, пожалуй, и неважно: рассчитывать на Италию, как на деятельный фактор на войне, нельзя, — писал, оценивая выступления союзников, Жилинский Алексееву. — Главное дело в другом, а именно в том, что в самом Жоффре я подметил желание, чтобы будущей весной Россия первая начала наступление, и я боюсь, чтобы он не стал затем выжидать, чтобы он не растянул промежутка между началом наступления нашей и французской армий. Предлогов для оттяжки всегда, как вы понимаете, можно найти много».

Конференция, на итоговом заседании которой присутствовали французский маршал Френч, английские генералы Робертсон и Морре, генерал Жилинский, бельгийский генерал Вилеманс, итальянский генерал Порро, сербский полковник Стефанович, признала необходимым начать подготовку к согласованному наступлению союзных армий на трех главных театрах — французском, русском и итальянском. До начала решающего наступления рекомендовалось «интенсивно проводить истощение сил противника теми союзными державами, которые еще располагают людскими ресурсами». Присутствующие все же договорились и о том, что если одна из союзных армий подвергнется нападению, то остальные окажут ей всестороннюю помощь. Балканский театр признавался второстепенным. Союзный корпус на Галлиполийском полуострове подлежал скорой эвакуации. В Салониках англо-французские войска решено было оставить.

Существенные коррективы в первоначальный план Антанты внес переход в наступление германской армии под Верденом. Оно началось утром 8 (21) февраля, в день, когда генерал Алексеев наметил совещание руководящих лиц Ставки для обсуждения подготовленного штабом плана действий русских Вооруженных сил летом 1916 года.

На следующее утро поступила информация, что немцы пытаются овладеть крепостью ускоренной атакой. Им удалось уже вклиниться в оборону французов на пять-шесть километров. Спустя сутки стало известно, что австро-венгерские войска перешли в наступление против итальянцев в районе Трентино. Союзники вновь оказались в трудном положении. 19 февраля начальник французской военной миссии в России генерал П. По направил генералу Алексееву пространное письмо.

В нем он изложил мнение генерала Жоффра относительно роли России в сложившейся ситуации, французское командование полагало, что наступление на Верден является началом решительных операций противника на их фронте, поэтому нужно было, по его мнению, чтобы союзники активными действиями на своих фронтах сковали силы неприятеля, лишили его свободы маневрирования.

Особое внимание привлекалось к русскому фронту. В телеграмме Жоффра, которую приводил в письме генерал По, говорилось: «В предвидении развития вполне вероятных германских операций на нашем фронте и на основании постановлений, принятых в Шантильи, я прошу, чтобы русская армия безотлагательно приступила к подготовке наступления, предусмотренного этим совещанием».

Содержание письма генерал Алексеев довел до Верховного главнокомандующего, только что прибывшего в Могилев из Царского Села. — Нужно помочь французам, — последовало решение государя. Тогда Михаил Васильевич изложил Верховному замысел действий двух фронтов — Западного и Северного — на нарочском направлении, на что получил полное одобрение.

24 февраля в Ставке состоялось совещание по оперативным вопросам. По докладу Михаила Васильевича было принято решение «частью сил русского фронта перейти в наступление, собрав в точке удара возможно больше сил». Спустя сутки генерал Алексеев подписал директиву, в которой потребовал от командующих войсками Северного и Западного фронтов закончить подготовку к наступлению не позже 5 марта. Задачей войск в операции ставился разгром противостоящей группировки противника и выход на рубеж Митава, Вилькомир, Вильно, Делятичи. Главный удар войск Северного фронта предлагалось нанести из района севернее Двинска на Поневеж, Западного фронта — севернее и южнее озера Нарочь на Свенцяны. Предусматривалось, что вспомогательные удары нанесут соединения 12-й, 1-й и 10-й армий. Всего к наступлению, по расчетам штаба Ставки, привлекались четыре корпуса Северного и восемь корпусов Западного фронтов, более 600 тысяч человек. Им противостояла 10-я германская армия, насчитывавшая более 500 тысяч солдат и офицеров.
Наступление началось на Западном фронте 5 марта. На следующий день, как и предусматривалось замыслом генерала Алексеева, противника атаковали объединения Северного фронта. Ожесточенные атаки русских войск с трудом сдерживались немцами, потери которых превысили 30 тысяч. И хотя глубина продвижения русских войск составила всего пять-девять километров, сражение, развернувшееся в районе Двинска, озера Нарочь, оказало существенное влияние на ход боевых действий союзников во Франции.

Проведенная операция не только сковала полумиллионную группировку германских войск на востоке, но и вынудила немецкое командование на две недели прекратить атаки на Верден, перебросить часть своих резервов (свыше четырех дивизий) на восток. «Последнее русское наступление, — отмечал генерал Жоффр в письме Алексееву, — заставило немцев, располагающих лишь незначительными общими резервами, ввести в дело все эти резервы и, кроме того, притянуть этапные войска, перебросить целые дивизии, снятые с других участков».

Тем временем в Ставке завершалась разработка оперативного плана весенне-летней кампании. В него Михаил Васильевич вкладывал душу, опыт и профессиональные знания, не жалея, как отмечали сослуживцы, ни сил, ни времени.

В основу плана закладывался расчет по соотношению сил и средств, сложившийся на Восточно-Европейском театре военных действий. Со стороны России там действовало три фронта: Северный, Западный и Юго-Западный. Северный фронт, которым командовал А. Н. Куропаткин, прикрывал петроградское направление. Он состоял из 12-й, 5-й и 6-й армий. Штаб фронта располагался в Пскове. Его войскам противостояли 8-я германская армия и часть сил армейской группы под командованием генерала Н. Шольца. Западный фронт во главе с генералом А. Е. Эвертом (штаб находился в Минске) прикрывал московское направление. В него входили 1, 2, 10-я и 3-я армии. В полосе фронта вели боевые действия соединения армейских групп, которые возглавляли генералы Н. Шольц и А. Линзинген, а также 1-й, 12-й и 9-й армий. Юго-Западный фронт под командованием генерала А. А. Брусилова имел в своем составе 8-ю, 11-ю, 7-ю и 9-ю армии. Они прикрывали направление на Киев. Против этих войск действовали армейские группы генералов Линзингена и Э. Бем- Эрмоли, Южная армия и 7-я армия. Штаб фронта размещался в Бердичеве.

Основные мысли плана генерал Алексеев изложил в докладе Николаю II, представленном на утверждение 22 марта. По подсчетам штаба Верховного главнокомандующего, соотношение сил складывалось в пользу русской армии. Северный и Западный фронты имели 1200 тысяч штыков и сабель, в то время как у немцев их было несколько более 620 тысяч. Юго-Западный фронт располагал 512 тысячами личного состава, австро-венгры — несколько более 440 тысячами. Общий перевес русских, следовательно, выражался почти в 700 тысяч человек. Наибольшим он был на участке севернее Полесья, где русские имели двойное превосходство, наименьшим — в полосе Юго-Западного фронта.

Исходя из такого соотношения сил, делал вывод Алексеев, наступление с решительными целями, не осуществляя перегруппировок, можно предпринимать лишь войсками Северного и Западного фронтов. Не исключал он активных действий и войск Юго-Западного фронта при условии проведения Ставкой дополнительных мероприятий по усилению его резервами, а также по оперативно-стратегической маскировке, в том числе скрытию и введению противника в заблуждение.

В итоге Михаил Васильевич предлагал в качестве основного рассматривать вариант нанесения ударов в полосе Двинск, Молодечно. Юго-Западный фронт, по его оценке, должен быть готов нанести удар из района Ровно после того, как успешно развернется наступление севернее Полесья.

Спустя сутки, докладывая Верховному главнокомандующему обоснования сделанных в докладе выводов, генерал Алексеев постарался более убедительно раскрыть главную мысль —
о необходимости взять в свои руки стратегическую инициативу.

«Возникает основной вопрос, — говорил он, гуляя в саду с императором, — как решать предстоящую нам в мае месяце задачу: отдать ли инициативу действий противнику, ожидая его натиска и готовиться к обороне, или наоборот, — упредив неприятеля началом наступления, заставить его сообразовываться с нашей волей и разрушить его планы действий.
Второй вопрос, который поднял он в беседе с Верховным главнокомандующим, — о выполнении военных заказов промышленностью России, об ответственности за решение военно-экономических проблем Совета министров.

Однако как только разговор отошел от чисто военных аспектов, Михаил Васильевич встретил хорошо уже ему знакомый непроницаемый взгляд императора и сухой лаконичный ответ:
— Я это знаю…
1 (14) апреля в Могилеве состоялось совещание военных руководителей. На него прибыли командующие, начальники штабов фронтов, военный министр Д. С. Шуваев, полевой генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович, начальник морского штаба Верховного главнокомандующего адмирал А. Л. Русин. Присутствовали на нем генерал Алексеев и генерал-квартирмейстер штаба генерал М. С. Пустовойтенко. Председательствовал Верховный главнокомандующий. Правда, как вспоминал А. А. Брусилов, он «прениями не руководил, эти обязанности исполнял Алексеев. Царь же все время сидел молча, не высказывая никаких мнений, по предложению Алексеева своим авторитетом утверждал то, что решалось… а также одобрял те выводы, которые делал Алексеев».

На совещании удалось выработать общую точку зрения по вопросу о плане кампании на русском фронте. Михаил Васильевич был удовлетворен его итогами.
На следующий день он приступил к разработке директивы, в которой излагался замысел предстоящих военных действий. Предусматривался переход в наступление всех трех фронтов. Главный удар должны были наносить войска Западного фронта из района Молодечно в направлении Ошмяны, Вильно. Северному фронту ставилась задача наступать из района Двинска на юго-запад, а Юго-Западному — на Луцк. Нетрудно заметить его существенное отличие от первоначального плана предполагаемых действий войск: вместо двух почти равноценных ударов силами Северного и Западного фронтов наносился один, более мощный. В этом, по мнению Алексеева, в наилучшей степени выражался важнейший принцип военного искусства — массирования сил и средств. С целью его более полной реализации несколько изменилась и задача Юго-Западного фронта — подготовки наступления на широком фронте с сосредоточением усилий на Луцк, тем самым содействовать войскам Западного фронта.

Планировалось, следовательно, масштабное стратегическое наступление с решительными целями. Характерно, однако, что армиям ставилась задача «прорвать оборону противника и нанести ему максимальные потери», способы же развития прорыва в директиве не указывались.

Такой подход не был случайным. Дело в том, что, как справедливо считал генерал Алексеев, после преодоления первой полосы вражеской обороны должна быть подготовлена и осуществлена новая наступательная операция по прорыву второй полосы. Это соответствовало господствовавшим тогда взглядам на ведение наступления. В последующие дни были уточнены сроки намеченных операций. Англичане уведомили русскую Ставку, что они полностью завершат подготовку своей армии лишь в июне. Не могла, как мыслил Алексеев, быть готова к наступлению ранее англичан и французская армия, поскольку ей приходилось еще отбивать атаки немцев под Верденом. Да и русской армии требовалось немало времени для решения задач восполнения потерь и материального обеспечения, особенно боеприпасами. Поэтому Михаил Васильевич и рекомендовал Николаю II намеченное на первые числа мая наступление отложить до конца месяца.

Верховный главнокомандующий с ним согласился. О принятых решениях генерал Алексеев информировал представителя французского командования. «Генерал Жилинский, — писал он, — сообщил мне желание генерала Жоффра отложить начало наступления французской армии. Наша собственная подготовка требует отсрочки атаки до конца мая, так как в силу некоторых условий перегруппировка войск для ведения намеченной операции совершается медленно. Кроме того, нужно хотя бы немного накопить мортирных и тяжелых снарядов, увеличить те бедные запасы, которыми мы ныне располагаем. Желательно, — подчеркивал Алексеев, — когда обстоятельства позволят союзникам, окончательно разрешить вопрос о времени наступления, четко установить определенное согласование действий…
Необходимо также, чтобы общая мысль связала операции на русском, французском и итальянском фронтах».

Начальник штаба Верховного главнокомандующего не исключал, однако, возможность активных действий противника уже летом 1916 года. Учитывая это, 11 апреля Ставка отдала распоряжения командующим войсками всех трех фронтов с целью упреждения противника в действиях, быть готовыми к переходу в наступление и ранее намеченного срока. В директиве подчеркивалось, что «подготовку к операции необходимо закончить в начале мая, главным образом в техническом отношении, в смысле накопления боевых средств и продовольствия, их эшелонирования, ремонта дорог, а также в отношении сближения с противником отрытием окопов, по возможности, на всем фронте».
Началась подготовка одной из крупнейших в Первой мировой войне стратегической наступательной операции.

Алексеев приложил немало сил к тому, чтобы решить главный вопрос: обеспечения войск материальными средствами, осуществления скрытых от противника их перегруппировок. Тогда же под его руководством генерал-квартирмейстерская часть разработала ряд инструкций для войск по оборудованию в инженерном отношении исходного положения для атаки, организации взаимодействия и связи, осуществления огневого поражения противника.

Михаил Васильевич побывал в штабах фронтов, встретился с командующими. Высокую оценку подготовке он дал командованию Юго-Западного фронта. Заслушав доклад генерала Брусилова о готовности к наступлению, Алексеев не разделил, однако, уверенность Алексея Алексеевича в успехе прорыва обороны противника на широком фронте нанесением нескольких ударов. Он предложил отказаться от задуманного способа атаки, избрать лишь один ударный участок. Встретив со стороны командующего войсками фронта категорические возражения, Михаил Васильевич, задумавшись, завершил разговор фразой:
— Что ж, может быть, вы и правы? Бог с вами, Алексей Алексеевич, делайте, как знаете…
Наступил май.

В начале мая тяжелое положение сложилось на итальянском фронте в районе Трентино, где превосходящими силами перешли в наступление австро-венгерские войска. Под их ударами соединения 1-й итальянской армии начли отступать. Руководство Италии попросило французов уговорить Николая II немедленно начать наступление с тем, чтобы отвлечь на себя силы противника. Французы не стали противиться, и уже через сутки Алексеев получил соответствующую телеграмму, о которой немедленно доложил государю.
Русская Ставка, идя навстречу пожеланиям союзников, решила начать наступление несколько раньше, чем предусматривалось планом. 11 мая начальник штаба Верховного главнокомандующего направил генералу Брусилову телеграмму. «Прошу вас спешно уведомить, — говорилось в ней, — когда могут быть закончены фронтом подготовительные работы для производства атаки австрийцев… какое содействие было бы вам необходимо получить, дабы дать надлежащее развитие удару». В тот же день Алексей Алексеевич телеграфировал Алексееву, что войска его фронта будут готовы начать наступление к 20 мая. Заручившись поддержкой Николая II, Михаил Васильевич отдал директиву на переход в наступление войск Юго-Западного фронта 22 мая, войск Западного фронта — не позже 29 мая.

Новое наступление войск Юго-Западного фронта началось 15 июля. Правда, соединениям Особой, 3-й и 8-й армий удалось добиться лишь частичных успехов. Причин этому было немало. Одна из них — пассивные действия войск Северного и Западного фронтов. В итоге оперативные успехи Юго-Западного фронта так и не привели к решающим стратегическим результатам. Отвечая на вопрос, почему так произошло, генерал Брусилов писал: «Произошло это оттого, что Верховного главнокомандующего у нас по сути дела не было, а его начальник штаба, невзирая на весь свой ум и знания, не был волевым человеком». В какой-то мере он, вероятно, был прав. И все же справедливости ради следует отметить, что летние операции 1916 года стали первыми, когда были сделаны попытки согласовать действия трех фронтов в единую стратегическую наступательную операцию. Заслуга в этом генерала от инфантерии, а с июля и генерал-адъютанта Алексеева была бесспорна.

Новые заботы возникли в Ставке в первых числах сентября.
Дело в том, что к этому времени Румыния, преодолев двухлетнее колебание, объявила, наконец, войну Австро-Венгрии. Первые же бои показали, однако, что новая союзница Антанты не была готова к военным испытаниям. Ее войска терпели поражения. Значительная часть румынской армии попала в плен. Оставшиеся боеспособные части отходили в провинцию Молдова. Необходимо было принять решительные меры. По разработанному генералом Алексеевым плану прикрытия Бессарабии создается новый, Румынский фронт. Севернее 2-й румынской армии развернулась 9-я армия Юго-Западного фронта. 4-я и 6-я армии перекрыли открытый участок до побережья Черного моря.

И все же обстановка на юге для русских войск создавалась весьма тяжелая, во всяком случае, по оценке Михаила Васильевича и его штаба, бесперспективная. Несколько лучше складывались дела на Кавказско-Турецком театре военных действий, где русские войска, проведя Трапезундскую наступательную операцию, вышли к Элхеу и озеру Ван.
Итак, завершалась кампания 1916 года. Становилось ясным, что ни одна из воюющих коалиций не смогла выполнить свои стратегические задачи. Вновь трудно пришлось русской армии — в ходе кампании на Восточный фронт, по подсчетам Ставки, прибыло семнадцать дивизий с французского фронта, тринадцать из внутренних округов Германии. Во Францию, к тому же, были отправлены три особые русские бригады. Они приняли участие в оборонительных боях в районе Мурмелон JIe-Гран. И все же итоги ее, как отмечал генерал Алексеев на совещании, проводимом в Ставке по вопросам оперативного планирования на 1917 год, были более благоприятными для стран Антанты, обеспечивших главное — перехват стратегической инициативы. Германия и Австрия вынуждены были перейти к жесткой обороне. В сложнейшем положении оказалась Турция.

…В первой декаде ноября Михаил Васильевич заболел. Вместе с супругой Анной Николаевной он выехал в Севастополь на лечение. Вскоре туда приехали дочери — Клавдия и Вера, сын Николай. Болезнь прогрессировала. Сказались, вероятно, бессонные ночи, сильное нервное напряжение, связанное с ненормальной обстановкой в Ставке, все усиливающейся неприязнью со стороны императорской семьи, особенно супруги царя Александры Федоровны.

Неприятности приносили также распространяемые слухи о причастности его к заговору, чему в немалой степени способствовали встречи генерала Алексеева с Гучковым, Коноваловым, Демидовым и другими общественными и государственными деятелями, зачастившими в Могилев. Насколько достоверными были эти слухи, сказать даже сейчас, спустя время, очень трудно. Во всяком случае, военный корреспондент при Ставке М. К. Лемке, весьма неплохо информированный, писал тогда: «Очевидно, что-то зреет … Недаром есть такие приезжающие, о целях появления которых ничего не удается узнать, а часто даже и фамилию не установишь, имею основание думать, что Алексеев долго не выдержит своей роли… По некоторым обмолвкам Пустовойтенко видно, что между Гучковым, Коноваловым, Крымовым и Алексеевым зреет какая-то конспирация, какой-то заговор, которому не чужд еще кто-то».

Мысль о заговоре развивает в мемуарах генерал А. И. Деникин. «В Севастополь, — писал он, — к больному Алексееву приехали представители некоторых думских и общественных кругов. Они совершенно откровенно заявили, что назревает переворот. Как отнесется к этому страна, они знают. Но какое впечатление произведет переворот на фронте, они учесть не могут. Просили совета. Алексеев в самой категорической форме указал на недопустимость каких бы то ни было государственных потрясений во время войны, на смертельную угрозу фронту, который по его определению «и так не слишком прочно держится», а потому просил во имя сохранения армии не делать этого шага.
Представители уехали, обещав принять меры к предотвращению готовившегося переворота.

Не знаю, какие данные имел Михаил Васильевич, — продолжал А. И. Деникин, — но он уверял впоследствии, что те же представители вслед за ним посетили Брусилова и Рузского и, получив от них ответ противоположного свойства, изменили свое первоначальное решение: подготовка переворота продолжалась…»
О зреющем тогда заговоре пишет и А. Ф. Керенский. «Он намечался, — по его мнению, — на 13 или 10 ноября. Его разработали князь Львов и генерал Алексеев. Они пришли к твердому выводу, что необходимо покончить с влиянием царицы на государя, положив тем самым конец давлению, которое через нее оказывала на царя клика Распутина. В заранее намеченное ими время Алексеев и Львов надеялись убедить царя отослать императрицу в Крым или в Англию.

На мой взгляд, это было бы наилучшим решением проблемы, поскольку все, кто наблюдал за царем в Ставке, отмечали, что он вел себя гораздо более раскованно и разумно, когда рядом не было императрицы. Если бы план удалось осуществить и если бы царь остался в Ставке под благодатным влиянием генерала Алексеева, он бы, весьма вероятно, стал совсем другим. К сожалению, в первой половине ноября Алексеев внезапно заболел и отбыл в Крым для лечения. Вернулся он оттуда всего за несколько дней до свержения монархии.
Всю эту историю, — отмечает Керенский, — рассказал мне мой друг В. Вырубов, родственник и сподвижник Львова, который в начале ноября посетил Алексеева, чтобы утвердить дату проведения операции. Генерал Алексеев, которого я тоже хорошо знал, был человек очень осторожный, в чем я и сам убедился позднее. Не произнося ни слова, он встал из-за стола, подошел к висевшему на стене календарю и стал отрывать один листок за другим, пока не дошел до 16 ноября.

Но к этому дню он уже лечился в Крыму. Во время пребывания там его посетили некоторые из участников заговора Гучкова, пытавшиеся заручиться поддержкой Алексеева, но тот решительно отказал им».

Тем временем по установившейся уже традиции в Шантильи, где располагалась французская главная квартира, собрались военные представители стран Антанты. Россию представлял генерал Жилинский. Инструкции ему были разработаны Алексеевым еще до отъезда в Крым.

Принятые на совещании резолюции сводились к решению комплекса задач. Во-первых, союзные армии должны были подготовить к весне 1917 года согласованные операции, которые способны были придать кампании целеустремленный характер. Чтобы воспрепятствовать противнику вернуть себе инициативу, в течение зимы, во-вторых, вооруженными силами всех стран должны были продолжены начатые уже наступательные операции. Предусматривалось также к первой половине февраля подготовить совместные наступательные действия теми силами и средствами, которыми к тому времени будут располагать союзные армии. В решениях оговаривалось, наконец, что, если обстоятельства позволят, то «общие наступательные операции с наиболее полным использованием средств, которые каждая армия будет иметь возможность ввести в дело, будут начаты на всех фронтах, как только окажется возможность их согласовать».

21 ноября генерал В. И. Гурко, временно исполнявший обязанности начальника штаба Верховного главнокомандующего, по согласованию с Алексеевым, довел до сведения командующих войсками фронтов результаты конференции в Шантильи и предложил им подготовить соображения относительно плана кампании 1917 года. Они начали поступать в Ставку незамедлительно. Копии предложений направлялись генералу Алексееву.

Командующий войсками Северного фронта генерал Н. В. Рузский считал, что наиболее целесообразно подготовить и провести наступательную операцию в полосе к северу от Полесья, использовав относительно выгодное стратегическое положение русских войск по отношению к противнику. Он высказался также в пользу нанесения удара смежными крыльями Северного и Западного фронтов с целью разгрома противника в районе Свенцяны. Если и этот удар из-за отсутствия необходимых средств осуществить будет сложно, то, по его мнению, Северному фронту следовало бы поставить ограниченную задачу — организовать наступление из района Риги в южном направлении вдоль железной дороги Митава, Крейцбург. Время проведения операций он предлагал определить в зависимости от погоды (конец апреля — начало мая).

Командующий войсками Западного фронта генерал А. Е. Эверт, излагая соображения о плане будущей кампании, также находил целесообразным наступление вести севернее Полесья, решая тем самым задачу «отвоевывать нашу родную землю», в случае успеха «создать возможность занять Польшу, угрожать Восточной Пруссии». Главный удар он предлагал нанести на одном из двух направлений: виленском или слонимском. Первое генерал Эверт считал более выгодным в стратегическом отношении, так как создавалась угроза тылу всей немецкой группировки в Северо-Западном крае. Оно позволяло выдвинуться на линию реки Неман и Бреста, приблизиться к границе с Германией. Лучшим временем начала операции он считал середину апреля — начало мая.

Предложения командующего войсками Юго-Западного фронта генерала А. А. Брусилова сводились к следующему: наступление вести одновременно всеми союзными армиями, нанося ряд ударов на широком фронте. Особое внимание он предлагал уделить «методическому и планомерному развертыванию военных действий на Балканском полуострове, создавая тем самым возможность нанесения удара на Константинополь силами сухопутных войск при активной поддержке Черноморского флота». Подготовку операций им предлагалось завершить к весне, начав их в первых числах мая.

Свой проект выдвинул и генерал-квартирмейстер Ставки генерал А. С. Лукомский. Основной задачей он считал нанесение удара войсками Румынского фронта. Такое предложение он обосновывал необходимостью перехвата здесь инициативы, наличием в его составе крупных сил, а также возможностью совместных действий с союзными войсками и Черноморским флотом с целью вывода из войны Болгарии, а затем и Турции. Проведение наступательной операции на этом театре военных действий, по его мнению, не исключало, а предполагало активные действия войск других фронтов.

Государь, обеспокоенный участью своей семьи, поехал в Царское Село, не приняв никакого определенного решения… Генерал Алексеев — этот мудрый и честный патриот, — продолжал Деникин, — не обладал, к сожалению, достаточной твердостью, властностью и влиянием, чтобы заставить государя решиться на тот шаг, необходимость которого осознавалась даже императрицей…

Михаил Васильевич практически не спал вот уже третьи сутки. Постоянно звонили телефоны. Адъютанты приносили телеграммы, телеграфные сообщения, различного рода срочные депеши. В приемной толпилась масса народа, почти половина из них — в цивильном; среди них немало вовсе незнакомых людей.

В ночь на 28 февраля государь убыл из Ставки. Он сообщил, что едет в Царское Село. В темно-серой черкеске — форме кавказских пластунских батальонов — Николай II выглядел внешне спокойным. Сопровождал его министр двора. Спустя несколько часов от него пришло сообщение, что поезд задержан на станции Малая Вишера в связи с занятием Любани отрядом мятежных войск. Состав повернул на Псков.

Генерал Алексеев немедленно связался с начальником штаба Северного фронта, сообщив ему о маршруте следования царского поезда. Тогда же, исходя из сложившейся обстановки, он передал телеграфом на имя государя очередное ходатайство о «даровании стране ответственного министерства во главе с Родзянко», а также проект соответственного манифеста. Председателю Государственной думы Михаил Васильевич рекомендовал немедленно выехать в Псков, где встретиться с Николаем II.

1 марта в столице началось формирование Временного правительства во главе с князем Львовым. Георгия Евгеньевича Михаил Васильевич хорошо знал как главу земского союза, много работавшего по вопросам обеспечения армии. На запрос Алексеева о функциях этого органа власти и его составе из Петрограда пришло разъяснение, весьма туманное, о том, что создается оно Временным комитетом Государственной думы как «совет выдвинутых министров». Кроме исполнительной власти Временное правительство, по мысли Родзянко, должно «нести в себе отчасти и задатки законодательной инициативы». Все члены правительства принадлежали к буржуазным партиям. Лишь Керенский, занявший пост министра юстиции, являлся представителем социалистических течений.

Днем генералу Алексееву доставили копии телеграфных лент переговоров генерала
Рузского с Родзянко, так и не приехавшего на встречу с императором в Псков. Ознакомившись с текстом, он составил на имя командующих войсками фронтов и командующих флотами телеграмму, которая приобрела поистине историческое значение в последующих событиях в России. В ней излагалась общая обстановка так, как она была обрисована Родзянко в разговоре с Рузским, приводилось мнение председателя Государственной думы о том, что спокойствие в стране, а следовательно, и возможность продолжения войны «могут быть достигнуты только при условии отречения императора Николая II от престола в пользу его сына, при регентстве великого князя Михаила Александровича».
— Обстановка, по-видимому, не допускает иного решения, — писал тогда Алексеев. — Необходимо спасти действующую армию от развала, продолжить до конца борьбу с внешним врагом, спасти независимость России и судьбу династии. Это нужно поставить на первом плане, хотя бы ценой некоторых уступок. Если вы разделяете этот взгляд, — обращался к военным руководителям фронтов и флотов Михаил Васильевич, — то не благоволите ли вы телеграфировать весьма спешно свою верноподданническую просьбу его величеству, известив об этом меня.

Прошло два-три часа.
На основе полученных сообщений Алексеев направил государю очередную телеграмму. В ней передавалось содержание ответных ходатайств на высочайшее имя командующих Кавказского фронта — великого князя Николая Николаевича, Юго-Западного — генерала Брусилова и Западного фронта — генерала Эверта. В разных выражениях все три упомянутых лица просили императора принять решение, высказанное председателем Государственной думы, признавая его единственным могущим спасти Россию, династию и армию. Со своей стороны, Михаил Васильевич поддерживал это мнение, считая, что только отречение «может дать мирный и благополучный исход из создавшегося более чем тяжелого положения». Несколько позднее были получены телеграммы от командующих Румынским фронтом и Балтийским флотом.

Тем временем обострилась обстановка в столице. Председатель Государственной думы Родзянко телеграфировал в Ставку начальнику штаба Верховного главнокомандующего: «Необходимо для установления полного порядка и для спасения столицы от анархии командировать сюда на должность главнокомандующего Петроградским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно среди населения… Комитет Государственной думы признает таким лицом доблестного, известного всей России героя, командира 25 армейского корпуса, генерал-лейтенанта Корнилова».

Итак, Родзянко просил о приезде Корнилова «для спасения столицы от анархии». Исполняющий обязанности начальника Генерального штаба генерал П. И. Аверьянов в телеграмме тому же Алексееву, посланной десятью минутами позже, выразился еще более определенно. Он рекомендовал немедленно «осуществить меру, изложенную в телеграмме председателя Государственной думы», и «безотлагательно» командировать Корнилова в Петроград, «дабы дать опору Временному комитету, спасающему монархический строй». Телеграммы Родзянко и Аверьянова были получены в Ставке в седьмом часу вечера. И если исходить из опубликованных документов Ставки, то можно думать, что со стороны Алексеева не последовало никаких возражений. Через некоторое время он отдал приказ № 334. В нем говорилось: «Допускаю ко временному командованию Петроградским военным округом… генерал-лейтенанта Корнилова».

Вместе с тем другие документы Ставки позволяют связать осторожность, проявленную Алексеевым в вопросе о новом назначении Корнилова, с необходимостью согласования этого решения с царем.

В тот же день из Могилева пошли телеграммы в Псков Николаю II, а также командующему Юго-Западным фронтом Брусилову, которому был подчинен Корнилов. Алексеев просил их выполнить просьбу председателя Государственной думы. Любопытен ответ Брусилова, отправленный в тот же вечер. Он «по совести» докладывал Алексееву, что считает Корнилова «малоподходящим именно для этой должности, т. к. он отличается прямолинейностью и чрезмерной пылкостью». Впрочем, заканчивал Брусилов, «если окажется хорошим, буду очень рад». Между тем Ставка и штабы фронтов торопливо переговаривались между собой, лихорадочно решая вопрос о корниловском назначении. Михаил Васильевич подгонял штаб Северного фронта в Пскове. «Спешно передайте дворцовому коменданту генералу В. Н. Воейкову, — телеграфировал он, — просьбу ускорить решение царя». «Среди изменивших войск, — сообщал Алексеев, — идет усиленная, небезуспешная пропаганда рабочих депутатов. Новая измена поведет к анархии и террору в столице. Еще надеются, что популярное имя Корнилова удержит войска от повторения бунта».

Вечером 2 марта в Могилеве получили телеграмму из Пскова: «Государь император соизволил на отозвание в Могилев генерал-адъютанта Иванова и на назначение главнокомандующим войсками Петроградского военного округа комкора 25 генерал- лейтенанта Корнилова».

В 11-м часу вечера генерал Алексеев уведомил Родзянко, а на другой день и Аверьянова о том, что Корнилову отдан приказ «незамедлительно отправиться к новому месту службы». В тот же день Временный комитет думы опубликовал обращение. В нем население Петрограда оповещалось о смещении генерала Хабалова и назначении вместо него Корнилова, «несравненная доблесть и геройство которого на полях сражений известны всей армии и России».

Вся сумма документации, относящаяся к назначению Корнилова, свидетельствует, что в умах Гучкова и Родзянко оно теснейшим образом связывалось с планами спасения «обновленной» монархии, которые пытались реализовать эти думские лидеры. Но за короткое время обращения телеграмм Родзянко, Алексеева, Брусилова, поездки Корнилова с Юго- Западного фронта в Петроград произошли события, коренным образом изменившие ситуацию в стране.
Поздно вечером, точнее, в ночь на 2 марта был обнародован манифест императора об отречении.

«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу Родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание, — писал царь. — Начавшиеся народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны. Судьба России, честь геройской нашей армии, благо народа, все будущее нашего дорогого отечества требуют доведения войны во что бы то ни стало до победного конца.

Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками может окончательно сломить врага. В эти решительные дни в жизни России сочли мы долгом совести облегчить народу нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы, и в согласии с Государственной думой признали мы за благо отречься от престола государства Российского и сложить с себя верховную власть. Не желая расставаться с любимым сыном нашим, мы передаем наследие наше брату нашему, великому князю Михаилу Александровичу и благословляем его на вступление на престол государства Российского.
Заповедуем брату нашему править делами государственными в полном и ненарушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях на тех началах, кои ими будут установлены, принеся в том ненарушимую присягу во имя горячо любимой Родины.

Призываю всех верных сынов отечества к исполнению своего святого долга перед ним — повиновением Царю в тяжелую минуту всенародных испытаний и помочь ему вместе с представителями народа вывести государство Российское на путь победы, благоденствия и славы.
Да поможет Господь Бог России».

Поздно ночью поезд уносил отрекшегося императора в Могилев. Мертвая тишина, опущенные шторы и тяжкие, тяжкие думы…
Очередная ночь почти без сна. Силы изменяют еще полностью не оправившемуся от болезни Алексееву. Между тем обстановка ответственная, сведения противоречивые. Наконец, поступил текст Манифеста, а также двух приказов Правительствующему сенату. Один — о назначении Верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича, другой — о назначении Председателем Совета министров князя Львова. Первый из документов налагал на генерала Алексеева особую ответственность. Дело в том, что великий князь находился в Тифлисе и по существовавшему положению замещение его возлагалось на начальника штаба. Лишь ему предоставлялось право действовать именем Верховного главнокомандующего.

Под утро раздался звонок от Родзянко. Он сообщил, что готовится заявление великого князя Михаила Александровича. Вскоре телеграф отстучал его текст:
«Одушевленный единою со всем народом мыслью, что выше всего благо Родины нашей, — гласила наиболее существенная его часть, — принял я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому и надлежит всенародным голосованием через представителей своих в Учредительном собрании установить образ правления и новые основные законы государства Российского».
Затем последовал короткий акт подписания заявления. Российская монархия перестала существовать. Случилось это в пятницу 3 марта 1917 года, как свидетельствуют документы, около четырех часов пополуночи.

Утром следующего дня Алексеев связался по телеграфу с князем Львовым. «Он сообщил, — вспоминал А. Ф. Керенский, — что накануне вечером Николай II передал ему листок бумаги с текстом своего послания князю Львову. Оно начиналось без всякого обращения и, по словам Алексеева, суть его сводилась к следующему: отрекшийся от престола царь поручил передать следующие его просьбы. Во-первых, разрешить ему и его свите беспрепятственный проезд в Царское Село для воссоединения с больными членами его семьи. Во-вторых, гарантировать безопасность временного пребывания там ему, его семье и свите вплоть до выздоровления детей. В-третьих, предоставить и гарантировать беспрепятственный переезд в Романов (Мурманск) для него самого, его семьи и свиты». «Передавая Вашему превосходительству изложенные мне просьбы, — подчеркивал Алексеев, — я настоятельно прошу правительство в возможно кратчайшие сроки принять решение по вышеизложенным вопросам, которые представляют особо важное значение как для Ставки, так и для самого отрекшегося царя».

В послании Николая II, — отмечал Керенский, — содержалась и четвертая просьба: возвратиться после окончания войны в Россию для постоянного проживания в крымской Ливадии. Генерал Алексеев не зачитал по телефону четвертой просьбы, видимо, считая ее в высшей степени наивной».
Этот документ открывал дорогу к разрешению проблемы. Сам царь предложил решение, достойное правительства свободной России.
5 марта Михаил Васильевич направил Львову и Родзянко телеграмму с просьбой ускорить отъезд из Ставки бывшего царя и направить представителей для сопровождения его в Царское Село, отметив, что чем скорее это произойдет, тем лучше будет и для Ставки, и для самого Николая II. Справно через сутки Временное правительство постановило «признать отрекшегося императора и его супругу лишенными свободы и доставить отрекшегося императора в Царское Село». Утром следующего дня, простившись со Ставкой в лице генерала Алексеева и его ближайших помощников, Николай II убыл из Могилева при гробовом молчании собравшегося на вокзале народа.

Спустя несколько часов в Могилев приехал великий князь Николай Николаевич. Вновь назначенный Верховный главнокомандующий издал первый и последний свой приказ. «Установлена власть в лице нового правительства, — говорилось в нем. — Для пользы нашей Родины я, Верховный главнокомандующий, признал ее, показав тем самым пример нашего воинского долга. Повелеваю всем чинам славной нашей армии и флота неуклонно повиноваться установленному правительству через своих прямых начальников. Только тогда Бог нам даст победу». Однако уже на следующий день Николаю Николаевичу было сообщено Временным правительством о нежелательности его оставления в должности Верховного главнокомандующего. Документ подписал князь Львов. Глубоко этим обиженный, великий князь немедленно сдал командование генералу Алексееву.
Встал вопрос о Верховном главнокомандующем.

Временное правительство после некоторого колебания свой выбор остановило на кандидатуре генерала Алексеева. Иного мнения придерживался Временный комитет Государственной думы. 18 марта Родзянко отправил Львову письмо, в котором давался нелестный для Михаила Васильевича отзыв, выражалась также уверенность в том, что он не подходит для поста Верховного главнокомандующего. Утром следующего дня Временный комитет думы рассмотрел этот вопрос. Он постановил: «Признать, что в интересах успешного ведения войны представляется мерой неотложною освобождение генерала Алексеева от обязанностей Верховного главнокомандующего, что желательным кандидатом (по рекомендации Родзянко) является генерал Брусилов». В постановлении подчеркивалось, что «общее руководство ведением войны, за исключением стратегии, управления и командования всеми сухопутными и морскими силами, должно быть сосредоточено в руках Временного правительства».

Однако Временное правительство пока твердо стояло за Алексеева — сказывалась, вероятно, совместная работа многих его членов со Ставкой, с одной стороны, с другой — это было противодействие мнению председателя думы, о плохих взаимоотношениях которого с Алексеевым было известно в правительственных кругах.
Правительство, следовательно, продолжало отстаивать свою кандидатуру, причем теперь уже и из престижных соображений. Гучков тем временем направил командующим войсками фронтов и армий следующую телеграмму: «Временное правительство, прежде чем окончательно решить вопрос об утверждении Верховным главнокомандующим генерала Алексеева, обращается к вам с просьбой сообщить вполне откровенно и незамедлительно ваше мнение об этой кандидатуре».

Большинство генералов ответили на запрос военного министра полным согласием. Лишь командующий 5-й армией генерал Драгомиров высказал опасение, что «вряд ли генерал Алексеев способен воодушевить армию, вызвать на лихорадочный подъем…» Уклончиво ответил и генерал Рузский: «По моему мнению, выбор Верховного должен быть сделан волею правительства». «По своим знаниям подходит вполне, — телеграфировал Брусилов, — но обладает важным недостатком для военачальника — отсутствие силы воли и здоровья после перенесенной тяжелой болезни».

Итак, генерал Алексеев назначался Верховным главнокомандующим русской армии и флота. Должность начальника штаба принял генерал от инфантерии В. Н. Клембовский. Проработал он, правда, не долго. 25 марта в Ставку прибыл генерал А. И. Деникин с предписанием военного министра о вступлении в должность начальника штаба. «Такой полупринудительный порядок назначения Верховному главнокомандующему ближайшего помощника, — отмечал в связи с этим Антон Иванович, — не прошел бесследно: между генералом Алексеевым и мною легла некоторая тень, и только к концу его командования она рассеялась. Генерал Алексеев в моем назначении увидел опеку правительства… Вынужденный с первых же шагов вступить в оппозицию с ним, оберегая Верховного — часто без его ведома — от многих трений и столкновений своим личным участием в них, я со временем установил с генералом Алексеевым отношения, полные внутренней теплоты и доверия».

К концу марта должность первого генерал-квартирмейстера вместо генерала Лукомского занял генерал Юзефович, второго генерал-квартирмейстера — генерал Марков. На посту генерал-инспектора артиллерии великого князя Сергея Михайловича заменил генерал Ханжин.

Изменения, происшедшие за последний месяц в Ставке, конечно же, сказывались на характере работы. Объем же решаемых задач все возрастал — надвигался срок, намеченный межсоюзной конференцией, а также перехода русских войск в наступление. Положение же в армии и на флоте было крайне сложным, и это прекрасно понимали в Могилеве. Обострились к тому же взаимоотношения с союзниками. Причиной этого стала телеграмма вновь назначенного главнокомандующего французской армии генерала Нивеля. «По соглашению с высшим английским командованием, — писал он, — я назначил на 8 апреля (по новому стилю) начало совместного наступления на Западном фронте. Этот срок не может быть отложен.

На совещании в Шантильи 15 и 16 ноября, — отмечалось в телеграмме, — было решено, что союзные армии будут стремиться в 1917 году сломить неприятельские силы путем единовременного наступления на всех фронтах с применением максимального количества средств, какое только сможет ввести в дело каждая армия. Я введу для наступления на Западном фронте все силы французской армии, так как буду добиваться решительных результатов, достижения которых в данный период войны нельзя откладывать.
Вследствие этого прошу вас, — делался генералом Нивелем вывод, — начать наступление русских войск около первых или средних чисел апреля (по новому стилю). Совершенно необходимо, чтобы ваши и наши операции начались одновременно (в пределах нескольких дней), иначе неприятель сохранит за собой свободу распоряжения резервами, достаточно значительными для того, чтобы остановить с самого начала одно за другим наши наступления… Должен добавить, что никогда положение не будет столь благоприятным для (русских) войск, так как почти все наличные немецкие силы находятся на нашем фронте, и число их растет здесь с каждым днем!»

В кратком ответе генерал Алексеев указал на невозможность выполнения предложенного французским главнокомандующим плана, подчеркнул определенную некорректность тона телеграммы. В весьма сдержанной манере он постарался объяснить генералу Нивелю опасность, которую представляет для всех союзников его чрезмерно поспешный план общего наступления.

Спустя трое суток была получена новая телеграмма. Генерал Нивель настаивал на немедленном наступлении русских войск, весьма нравоучительно добавив, что «в настоящее время лучшим решением в интересах операций коалиций и, в частности, принимая во внимание общее духовное состояние русской армии, был бы возможно скорый переход ее к наступательным действиям».

Это новое требование и развязная ссылка на психологическое состояние русской армии привели Михаила Васильевича буквально в ярость. 2 апреля он направил военному министру следующее сообщение: «Если успокоение, признаки коего имеются, наступит скоро, если удастся вернуть боевое значение Балтийского флота, то, кто бы ни был верховным, он сделает все возможное в нашей обстановке, чтобы приковать к себе силы противника, ныне находящиеся на нашем фронте… Но ранее начала мая нельзя приступить даже к частным ударам, так как весна только что начинается, снег обильный, и ростепель будет выходящей из ряда обычных».
Однако «генеральное наступление» на Западном фронте уже началось.

События развивались в основном так, как предсказывал Алексеев. Чрезмерно пылкий генерал Нивель допустил явный просчет, английская и французская армии попали в западню. На севере англичане не смогли преодолеть германские оборонительные укрепления и, продвинувшись всего на несколько миль, были остановлены, неся тяжелые потери. В Шампани французская армия также потерпела сокрушительное поражение, потеряв огромное число убитыми. Еще более тяжелыми были, пожалуй, последствия психологические. В ряде корпусов солдаты стали проявлять все большее недовольство офицерами, все шире распространялась антивоенная пропаганда, усилились требования немедленного заключения мира. Напряжение достигло высшей точки, когда два корпуса, взбунтовавшись, начали поход на Париж.

15 мая генерал Нивель был снят с поста главнокомандующего и заменен генералом Петеном.
В середине апреля Алексеев направил военному министру развернутый доклад. В нем, нарисовав безотрадную картину армии и флота, он сделал вывод о необходимости отсрочить наступление на несколько месяцев, придерживаясь до июня — июля строго оборонительного плана действий. Правительство, однако, не согласилось с предложениями Верховного главнокомандующего. Запросили мнения командующих фронтами. Генерал Рузский считал целесообразным ограничиться обороной, командующие же Западным и Юго-Западным фронтами высказались за активные действия. Суждения подчиненных повлияли на решение генерала Алексеева: он отдал директиву на подготовку наступления. Главный удар предполагалось нанести в полосе Юго-Западного фронта.

В двадцатых числах апреля Временное правительство решило заслушать военное руководство о подготовке к предстоящему наступлению. О том, как проходило это совещание, весьма красочно рассказывает генерал Ю. Н. Данилов, тогда исполнявший обязанности командующего войсками Северного фронта.
«В столице в это время было неспокойно, — отмечал он. — Волнения происходили на почве толкования только что обнародованной ноты министра иностранных дел П. Н. Милюкова, трактовавшей вопрос о «целях» войны. Нота эта, подтверждавшая стремление России продолжать войну, вызвала сильное возбуждение среди наших левых кругов, которые использовали ее как предлог для довольно серьезных демонстраций, враждебных Временному правительству.

Явившись в дом военного министра на Мойке, я получил предложение от А. И. Гучкова, вышедшего ко мне в приемную из своего кабинета, сделать доклад по вопросу, вызвавшему мой приезд в столицу, на заседании Временного правительства. А. И. Гучков в этот период хворал и не выходил из дому. Он, по нездоровью, встретил меня в домашней куртке и мягких сапогах. Извинившись за свой внешний вид, объясняемый нездоровьем, А. И. Гучков предупредил меня, что заседание Временного правительства будет происходить у него на квартире и что часть членов уже собралась у него в кабинете.

— Там же, — добавил он, — и генерал Алексеев, только что прибывший из Ставки.
Войдя в кабинет, я сделал общий поклон и отдельно поздоровался с М. В. Алексеевым, подошедшим ко мне. Вслед за ним подошли и другие, из числа коих некоторых я совсем не знал. Я сразу был засыпан вопросами о том, что делается на фронте.
Члены Временного правительства собирались медленно, и, беседуя с ними, я никак не мог уловить момент, когда собственно частные разговоры перешли в стадию официального заседания…
Перейдя к столу, я закончил свой доклад о печальном положении армий Северного фронта, в смысле их настроений и боеспособности.
— Александр Федорович, — обратился кто-то из слушавших меня к Керенскому с вопросом, — нет ли у вас людей, чтобы послать успокоить войска фронта? Хорошо бы, если бы эти люди поговорили в одном, другом месте и урезонили бы войска, — пояснил этот кто- то свою мысль.
Я не расслышал ответа, так как он не мог меня интересовать в силу безнадежности предлагавшейся меры. «Какая вера в силу и значение слова!.. Новые бесконечные разговоры на убийственных разлагающих митингах, вместо серьезных, хорошо продуманных мер строгости», — печально подумал я.
Рядом со мной, поникнув седой головой, слушал мой грустный доклад Верховный
главнокомандующий русской армией генерал Алексеев.
К нему подошел один из министров.
— Михаил Васильевич, — сказал он, — меня гложет мысль о необходимости использования в интересах России обещаний наших западных союзников в отношении Константинополя и Проливов. Ведь весь смысл войны и принесенных жертв в том, чтобы приблизиться к разрешению этой важнейшей для нашей Родины внешней проблемы. Нельзя ли выделить для этой задачи два-три корпуса войск?
Мне осталось не совсем ясным, как предполагалось использовать эти корпуса. Но такой оптимизм и какое незнакомство с действительным положением на фронте звучало в словах этого министра!
— Вы слышали только что доклад о состоянии армий Северного фронта, — ответил М. В. Алексеев. — В таком же положении находятся войска и на остальных фронтах. Что касается Черноморского флота, то он сохранился не многим больше, чем Балтийский. При этих условиях ни о каких десантных операциях думать не приходится. Нам, глубокоуважаемый Павел Николаевич, «не до жиру, быть бы только живу», — закончил свою мысль генерал Алексеев.
Да, подумал я, хаос, неосведомленность, безволие и бессилие. Такая власть, подменяющая дело словами, обречена на падение…»
1 мая 1917 года генерал Алексеев вызвал в Ставку командующих войсками фронтов, флотов, некоторых командующих армиями. Вопрос по сути дела стоял один — о готовности войск к предстоящему наступлению.

Выступившие на совещании генералы Брусилов, Гурко, Драгомиров, Щербачев и другие отметили резкое падение дисциплины, нередкие случаи отказа солдат выполнять приказы командиров, неповиновения офицерам. Касаясь вопроса об отношении солдат к Временному правительству, командующие фронтами были вынуждены признать, что солдаты на правительство не надеются, «для них все в Совете рабочих и солдатских депутатов». Поэтому участники совещания, признавая необходимость наступления на фронте, тем не менее высказали убеждение, что в настоящее время, то есть в мае, армия не готова сколько- нибудь успешно осуществить наступательные операции. К такому выводу они пришли не только из-за низкого морального состояния солдатских масс, но также учитывая недостаточную подготовленность войск в чисто военном отношении. По мнению командующих, провести наступление можно было в лучшем случае в июне 1917 года.

На совещании был рассмотрен также вопрос об отношении с союзниками, которые настойчиво требовали, особенно после провала весеннего англо-французского наступления на Западном фронте, скорейшего проведения русской армией наступательных операций. Генерал Алексеев проинформировал присутствовавших о заявлении союзного командования, что если в ближайшее время русская Ставка не сможет организовать наступление, то в дальнейшем Россия может остаться без поддержки союзников».
Участники совещания ознакомились также с двумя секретными сообщениями от поверенного в делах России в Швейцарии. В первом из них говорилось, что между правительствами Англии, Франции, Италии и Японии состоялся обмен мнениями по вопросу о дальнейших действиях союзников в случае неспособности русской армии осуществить крупную наступательную операцию. «Обмен мнений, — указывалось в сообщении, — привел будто бы к следующему решению: если русская армия не сможет или не захочет начать наступление, то Япония пошлет на Европейский театр, на Итальянский и Французский фронты миллионную армию и будет вести войну до полного поражения Германии».
За этот вклад в победу Япония получала бы права на владение Маньчжурией, а Россия должна была бы уступить ей Уссурийский край. «В случае успеха этой комбинации, — говорилось в сообщении, — окончание войны ожидалось не позднее осени 1917 года». Во втором донесении того же поверенного в делах в Берне сообщалось: «Один из видных членов японской миссии в частной беседе заявил, что если Россия заключит сепаратный мир, то Япония нападет на Россию».

Совещание решило, что генерал Алексеев и командующие войсками фронтов должны выехать в Петроград, чтобы там согласовать вопросы подготовки наступательных операций с Временным правительством.
«Выехали экстренным поездом, — вспоминал А. А. Брусилов. — Утром 3 мая прибыли в Петроград. На вокзале нас ждал новый военный министр. Гучков ушел в отставку, его заменил А. Ф. Керенский. Вместе с ним приехавших встречал и командующий Петроградским военным округом генерал Л. Г. Корнилов. Увиденное наводило на печальные мысли: солдаты почетного караула, невзирая на команду, продолжали стоять вольно, на приветствие Алексеева отвечали вяло, как бы с усмешкой, прошли небрежно, как бы из снисхождения к такому лицу, как Верховный главнокомандующий…

Поразил и вид города. Не существовало более чиновного, строгого, казенного Петербурга. Все кипело, шумело, волновалось».
Совещание высшего военного руководства началось в полдень на квартире Львова в доме на Театральной площади.
Первым выступил Михаил Васильевич. Он подробно охарактеризовал военно-стратегическое положение, раскрыл планы Ставки. Остановился на положении в армии.
— Армия на краю гибели. Еще шаг, и она будет ввергнута в бездну, увлечет за собой Россию и ее свободы. Возврата не будет. Виновны в этом все. Мы сделали все возможное, отдаем и теперь все силы, чтобы оздоровить армию. Мы верим Керенскому, что он вложит все силы ума, влияния и характера, чтобы помочь нам. Но этого недостаточно. Должны помочь и те, кто разлагал армию своими приказами и директивами, четко разъяснив их суть.
Армия — организм хрупкий. В ней должна быть твердая власть. Мешать лицам, издающим приказы, не должен никто. Мы все отдаем себя Родине. Если мы виноваты, предавайте нас суду, но не вмешивайтесь в наши дела, отданные приказы… Материальные недостатки мы переживем. Духовные же требуют немедленного лечения. Если в течение ближайшего месяца мы не оздоровеем, то потеряем престиж в международных делах…
Выступили все командующие, дополнив и развив мысли, высказанные генералом Алексеевым. После обеда продолжили работу до одиннадцати часов вечера. Свое видение вопросов высказали Львов, Церетели, Керенский. На следующий день в Мариинском дворце собрались послушать генералов министры, часть членов Государственной думы, депутаты Петроградского Совета.
7 мая открылся Всероссийский съезд офицеров армии и флота. Он высказался за поддержку Временного правительства, за продолжение войны, за наступление на фронте, за ограничение деятельности войсковых комитетов. На съезде выступил и Верховный главно ко манд ую щий.
«В воззваниях, в приказах, на столбцах повседневной печати мы часто встречаем короткую фразу: «Отечество в опасности», — подчеркнул генерал Алексеев. — Мы слишком привыкли к этой фразе. Мы как будто читаем старую летопись о днях давно минувших и не вдумываемся в грозный смысл этой короткой фразы. Но, господа, это, к сожалению, тяжелая правда. Россия погибает. Она стоит на краю пропасти. Еще несколько толчков вперед, и она всей тяжестью рухнет в эту пропасть. Враг занял восьмую часть ее территории. Его не подкупишь утопической фразой: «Мир без аннексий и контрибуций». Он откровенно говорит, что не оставит нашу землю. Он протягивает свою жадную лапу туда, где еще никогда не был неприятельский солдат, — на богатую Волынь, Подолию, Киевскую землю, на весь правый берег нашего Днепра.
А мы на что? Разве допустит до этого русская армия? Разве мы не вышвырнем этого дерзкого врага из нашей страны, а уже потом предоставим дипломатии заключить мир с аннексией или без аннексии?
Будем откровенны, — продолжал Михаил Васильевич, — упал воинский дух русской армии. Еще вчера грозная и могучая, она стоит сейчас в каком-то роковом бессилии перед врагом. Прежняя традиционная верность Родине сменилась стремлением к миру и покою. Вместо деятельности, в ней заговорили низменные инстинкты и жажда сохранения жизни. Где та сильная власть, о которой горюет наше государство? Где та мощная власть, которая заставила бы каждого гражданина нести честно долг перед Родиной? — Нам говорят, что скоро будет, но пока ее нет.
Где любовь к родине? Где патриотизм? Написали на нашем знамени великое слово «братство», но его не начертали в сердцах и умах. Классовая рознь бушует среди нас. Целые классы, честно выполнявшие свой долг перед Родиной, взяты под подозрение, и на этой почве возникла глубокая пропасть между двумя частями русской армии — офицерами и солдатами.

И вот, в такие минуты собрался первый съезд офицеров русской армии. Думаю, что нельзя выбрать более удобного и неотложного момента для того, чтобы единение водворилось в нашей семье, чтобы общая дружная семья образовалась из корпуса русских офицеров, способная подумать, как вдохнуть порыв в наши сердца, ибо без порыва — нет победы, без победы — нет спасения, нет горячо любимой России…

Согрейте же ваш труд любовью к Родине и сердечным расположением к солдату, наметьте пути, как приподнять нравственный и умственный склад солдат для того, чтобы они сделались искренними и сердечными вашими товарищами. Устраните ту рознь, какая искусственно посеяна в нашей семье. В настоящее время — это общая болезнь — хотели бы всех граждан России поставить на платформы и платформочки, чтобы инспекторским оком посмотреть, сколько стоит на каждой из них.
Мы все должны, — заключил Верховный главнокомандующий, — объединиться на одной великой платформе: Россия в опасности. Нам надо, как членам великой армии, спасать ее. Пусть эта платформа объединит вас и даст силы к работе, которая обеспечит в итоге победу над врагом Отечества».

Произнесенная речь, в которой вылилась тревога за судьбы армии, послужила прологом к уходу генерала Алексеева с занимаемого поста. На следующий же день в левой печати началась кампания против Верховного главнокомандующего. Временное правительство сочло необходимым отстранить Михаила Васильевича от руководства армией и флотом, переместив его на пост главного военного советника при правительстве. В ночь на 22 мая Верховным главнокомандующим был назначен генерал от кавалерии Алексей Алексеевич Брусилов. Начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал А. И. Деникин так описывал происшедшее:
«Уснувшего Верховного разбудил генерал-квартирмейстер Юзефович и вручил ему телеграмму. Старый вождь был потрясен до глубины души, из глаз его потекли слезы… — Пошляки! Рассчитали как прислугу. Со сцены, — продолжает Антон Иванович, — временно сошел крупный государственный и военный деятель, в числе добродетелей или недостатков которого была безупречная лояльность в отношении Временного правительства…»

На следующий день в ходе заседания Совета рабочих и солдатских депутатов на вопрос, как реагировало Временное правительство на речь Верховного главнокомандующего на офицерском съезде, Керенский ответил, что генерал Алексеев уволен и что он (Керенский) придерживается принципа ответственности руководителя за слова и действия. Присутствующие одобрили решение Временного правительства. Правда, тогда же почти во всех газетах появилось несколько иное официальное сообщение. В «Петроградских ведомостях», например, наряду с информацией о замене Верховного главнокомандующего подчеркивалось, что «несмотря на естественную усталость генерала Алексеева и необходимость отдохнуть от напряженных трудов, было признано все же невозможным лишиться столь ценного сотрудника, исключительно опытного и талантливого руководителя, почему он и назначен ныне в распоряжение Временного правительства».

Михаил Васильевич простился с армией следующими словами приказа:
«Почти три года вместе с вами я шел по тернистому пути русской армии к военной славе. Переживал светлой радостью ваши славные подвиги. Болел душою в тяжкие дни наших неудач. Но шел с твердой верой в Промысел Божий, в высокое призвание русского народа, в доблесть русского воина. И теперь, когда дрогнули устои военной мощи, я храню ту же веру. Без нее не стоило бы жить.
Низкий поклон вам, мои боевые соратники. Всем, кто честно исполнил свой долг. Всем, в ком бьется сердце любовью к Родине. Всем, кто в дни народной смуты сохранил решимость не давать на растерзание родную землю.
Низкий поклон от старого солдата и бывшего вашего Главнокомандующего.
Не поминайте лихом!»

Много добрых слов о деятельности бывшего Верховного главнокомандующего было высказано его сослуживцами на прощальном вечере в Могилеве. Зачитали прощальный адрес. «Ваше имя, — отмечалось в нем, — навсегда останется чистым и незапятнанным, как неутомимого труженика, отдавшего всего себя делу служения родной армии… На темном фоне прошлого и разрухи настоящего Вы находили в себе гражданское мужество прямо и честно идти против произвола, восставать против лжи, лести, угодничества, бороться с анархией в стране и с развалом в рядах ее защитников».
К чинам Ставки обратился с речью и новый Верховный главнокомандующий А. А. Брусилов.
Вскоре покинул Ставку и генерал А. И. Деникин. На его место прибыл генерал А. С. Лукомский.

Начался новый этап подготовки летнего наступления. Он был связан прежде всего с мобилизацией личного состава армии и флота. Посильное участие в организации предстоящих боевых действий принял и генерал Алексеев. Несмотря на то, что почти всю первую половину июня он находился под наблюдением врачей, Михаил Васильевич довольно охотно консультировал членов Военного комитета Временного правительства, высказывал полезные рекомендации в письмах к генералу Деникину, возглавившему войска Западного фронта.

18 июня после двухдневной артиллерийской подготовки в наступление перешли 11-я и 7- я армии Юго-Западного фронта, а спустя три дня и 8-я армия. Наметился первоначальный оперативный успех. Однако противник перегруппировал с Западного фронта одиннадцать дивизий и нанес контрудар. Русские войска начали отход. Не помогло и отстранение от должности командующего войсками фронта генерала А. Е. Гутора, замена его генералом Л. Г. Корниловым. Не получило развития и наступление войск Западного фронта, начавшееся 9 июля. На следующий день перешла в наступление 5-я армия Северного фронта. Заняв первую линию окопов противника, солдаты отказались продвигаться в глубину его обороны и вернулись на исходные позиции.

16 июля в Могилеве состоялось совещание.
Керенский предложил Верховному главнокомандующему генералу Брусилову пригласить в Ставку наиболее авторитетных военачальников для того, чтобы выяснить действительное состояние армии, проанализировать последствия июльских неудач на фронте, определить направления военной политики будущего. В нем приняли участие министр-председатель Керенский, министр иностранных дел Терещенко, Верховный главнокомандующий, начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Лукомский, военные советники Временного правительства генералы Алексеев и Рузский, командующие войсками Северного и Западного фронтов генералы Клембовский и Деникин, адмирал Максимов, генералы Величко, Романовский, Марков, комиссар Юго-Западного фронта Савинков, другие должностные лица Ставки и свиты Керенского.
Брусилов доложил присутствующим о состоянии дел на фронте. Он подчеркнул, обращаясь к генералу Алексееву, что при подготовке наступления основные распоряжения, сделанные его предшественником, не подвергались коренным изменениям.

— Произошла, однако, одна крупная перемена, — продолжал Верховный главнокомандующий, — войска стали менее боеспособны, дисциплина пала настолько сильно, что нельзя было их заставить ни обучаться, ни работать по укреплению позиций и плацдармов. Мы неоднократно переносили сроки наступления. Тем не менее дисциплина в войсках не восстанавливалась, а без дисциплины и авторитета начальников успеха достичь невозможно… История указывает, что есть предел свободе армии, перейдя который армия превращается в скверную милицию, необученную, непослушную и выходящую из рук начальников, — такими словами закончил Брусилов доклад.
Весьма конструктивным было выступление генерала Деникина. Сославшись на конкретный опыт прошедших боев, он поставил почти в ультимативной форме вопрос о полноте власти для военного командования, об отмене «Декларации прав солдата», упразднении комиссаров и комитетов, создании карательных частей, введении военных судов, «изъятии из армии политики», принятии неотложных мер к наведению в войсках дисциплины. Оно закончилось обращением к Временному правительству.

— Ведите русскую жизнь к правде и свету под знаменем свободы! Но дайте и нам реальную возможность на эту свободу вести войска в бой под старыми нашими боевыми знаменами, с которых стерто имя самодержавия… Но есть Родина. Есть море пролитой крови. Есть слава былых побед. Вы втоптали наши знамена в грязь. Пришло время: поднимите их и преклонитесь перед ними!

Выступивший после Клембовского и Рузского генерал Алексеев поддержал основные мысли, высказанные Деникиным. Охарактеризовав положение тыла и состояние запасных частей, он, подойдя в выступлении к главным вопросам, почувствовав вдруг головокружение и явное недомогание, весьма тезисно раскрыл проблему дисциплины в армии и на флоте.

Выйдя из зала заседания, Михаил Васильевич присел на диван, впав в полузабытье. Продолжалось такое состояние, к счастью, недолго. Это позволило ему принять более активное участие в обсуждении стратегического положения на фронте и особенно в вопросе о сдаче Петрограда немцам, поднятом Керенским.
Прекрасно зная противника, с которым генералу Алексееву пришлось столкнуться за три года войны на разных уровнях, он в весьма категоричной форме выступил против вывода министра-председателя о возможности наступления немцев на Петроград и его эвакуации.

— Поход на Петроград очень сложен. Чтобы его захватить, немцам нужно не менее четырех свободных корпусов. Это — длительная операция. Мое мнение — Петроград вне опасности. Другое дело — операции против Риги и Полоцка, они возможны. В этих местах не исключен прорыв нашего фронта, что заставит нас отойти от Двины. Противник будет наносить также удар в Румынии…

Предвидение генерала Алексеева вскоре сбылось — 19 августа германские войска начали Рижскую операцию, развернулось Мэрэшетское сражение на юге.
Совещание в Ставке не приняло никакого определенного решения. Михаил Васильевич покидал его с тяжелым чувством неудовлетворенности. Уже на вокзале ему сообщили, что Временное правительство назначило новым Верховным главнокомандующим генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова. Министр-председатель, военный и морской министр Керенский предложил Брусилову, не дожидаясь своего преемника, сдав дела начальнику штаба, покинуть Ставку. Генералу Алексееву невольно вспомнилась ночь на 22 мая и тогдашняя оценка происшедшего:
— Рассчитали, как прислугу!..
Обстановка в стране накалялась.
Армия искала человека сильной власти. Первоначально русское офицерство, а также либеральная буржуазия свои взоры обратила к генералу Алексееву. Это был период надежд на возможность ненасильственного переворота. Когда Верховным главнокомандующим был назначен Корнилов, все искания прекратились. Армия назвала имя диктатора. Характерен в этом отношении разговор, происшедший в дни Московского совещания в вагоне Верховного главнокомандующего между Корниловым и Алексеевым:
— Михаил Васильевич, необходима опора на Офицерский союз. Это ваше детище. Становитесь во главе движения…
— Нет, Лавр Георгиевич. Вам, будучи Верховным, это сделать легче…
С того дня, как свидетельствуют очевидцы, началось паломничество в губернский дом в Могилеве представителей Офицерского союза, казачьего Совета и Союза георгиевских кавалеров. Приезжал из Петрограда представитель «Республиканского центра». Прислал гонца и генерал Крымов. Совсем уже недвусмысленной была телеграмма, посланная Корнилову за подписью Родзянко: «Совещание общественных деятелей приветствует Вас, Верховного вождя Русской армии… В грозный час тяжелого испытания вся мыслящая Россия смотрит на вас с надеждой и верой. Да поможет Вам Бог в Вашем великом подвиге на воссоздание могучей армии и спасение России».
24 августа в Ставку приехал Савинков. Он, будучи управляющим делами правительства, познакомил Верховного главнокомандующего с проектами готовившихся законов, сообщил о решении Керенского объявить Петроград и его окрестности на военном положении, попросил от имени правительства, ввиду возможных осложнений, к концу августа подтянуть к Петрограду 3-й конный корпус под командованием генерала Крымова.
— Я готов всемерно поддержать Керенского, если это нужно для блага Отечества, — последовал ответ Корнилова.

Прошло двое суток.
Утром 27 августа в Ставку пришла телеграмма, передающая личное распоряжение Керенского Корнилову сдать дела начальнику штаба и немедленно выехать в Петроград. В газетах появилось сообщение министра-председателя о вооруженном выступлении Корнилова и Крымова. «Генерал Корнилов прислал ко мне члена Государственной думы В. Н. Львова, — заявил Керенский, — с требованием передачи Временным правительством всей полноты военной и гражданской власти, с тем, чтобы по личному усмотрению составить новое правительство для управления страной».

Петроградским генерал-губернатором назначался Б. В. Савинков. Ему ставилась задача «собрать революционные войска для обороны столицы от подхода войск «диктатора» (имелось в виду генерала Корнилова, отказавшегося передать военную власть Керенскому). На следующий день министр-председатель потребовал отмены приказания Ставки о выдвижении корпуса генерала Крымова на Петроград. Корнилов сделать это отказался, решив открыто выступить «с давлением на Временное правительство».
Началась явная междоусобная война. Алексеев как только узнал о происшедшем, покинул загородную дачу и прибыл в Петроград. Здесь царил полный развал власти. Шли непрерывные сборища и совещания, свидетельствующие о подавленности и нерешительности руководителей. Михаил Васильевич лихорадочно искал выхода из образовавшегося кризиса мирным путем.

Ночь на 30 августа послужила поворотным пунктом этого поиска. Получив сообщение о подписании Керенским указа об отчислении от должностей и предании суду «за мятеж генерала Корнилова и старших его сподвижников», генерал Алексеев дал согласие занять должность начальника штаба Верховного главнокомандующего, в права которого вступал Керенский. В два часа ночи состоялся разговор по телефону между Алексеевым и Корниловым. Михаил Васильевич сообщал о принятом «после тяжкой внутренней борьбы на свою седую голову бесчестия» — назначении начальником штаба Керенского, обусловливая это тем, что «переход к новому управлению должен совершиться преемственно и безболезненно», для того чтобы «в корне расшатанный организм армии не испытал еще одного толчка, последствия которого могут быть роковыми…»

Время для этого действительно назрело. Еще до состоявшегося разговора с генералом Лукомским была заготовлена телеграмма Временному правительству. В ней указывалось «на недопустимость перерыва руководства операциями на фронтах и на необходимость немедленного приезда в Ставку генерала Алексеева», который «с одной стороны, мог бы принять на себя руководство по оперативной части, с другой — стал бы лицом, могущим всесторонне осветить обстановку…» Корнилов в этом случае обещал свою лояльность, выдвигая три условия: объявления о создании «сильного и не подверженного влиянию безответственных организаций правительства», прекращения арестов генералов и офицеров, а также распространения воззваний, «порочащих его имя и искажающих действительность».

31 августа в Могилеве было объявлено, что «генерал Алексеев едет из Петрограда в Ставку для ведения с Корниловым от имени Временного правительства переговоров». Глубокой ночью, будучи уже в Витебске, Михаил Васильевич дозвонился наконец до Ставки. Состоялся весьма важный для его окончательного решения разговор с оказавшимся у аппарата генералом А. С. Лукомским.

Алексеев.Циркулирующие сплетни и слухи окутывают нежелательным туманом положение дел, а главное, вызывают недоумение некоторые распоряжения Петрограда, отдаваемые после моего отъезда оттуда и могущие иметь нежелательные последствия. Поэтому прошу ответить мне на два вопроса. Первый — считаете ли вы, что я следую в Могилев с определенным служебным положением или же только для переговоров? Второй вопрос — предполагаете ли вы, что с приемом мною руководства армиями дальнейший ход событий будет определяться прибывающей в Могилев 1 или 2 сентября следственной комиссией под председательством главного военного и морского прокурора?
От ответов на эти вопросы будет зависеть мое собственное решение, так как я не могу допустить себе быть простым свидетелем тех событий, которые подготавливаются распоряжениями и которых безусловно нужно избежать.

Лукомский. Сегодня вечером генерал Корнилов говорил мне, что он смотрит на Вас, как на лицо, предназначенное на должность начальника штаба Верховного главнокомандующего, и предполагал после разговора с Вами, а также ознакомления с рядом документов, дать вам свое окончательное решение…
Я убежден, что ради того, чтобы не прерывать оперативной деятельности и дабы в этом отношении не произошло каких-либо неисправимых несчастий, Вам не будет чиниться никаких препятствий по оперативным распоряжениям…

Алексеев. После тяжелого размышления я вынужден был силой обстоятельств принять назначение во избежание других решений, которые могли бы отразиться на армии. В решении этом я руководствовался только военной обстановкой, не принимая во внимание других соображений. Но теперь возникает вопрос существенной важности: прибыть в Могилев только для оперативной деятельности, при условии, что остальная жизнь армии будет направляться другой волею, невозможно…
Или с прибытием в Могилев я должен стать ответственным распорядителем по всем частям жизни и службы армии, или совсем не должен принимать должности. В этом отношении не могу допустить никакой неясности и недоговоренности, так как это может повлечь за собой непоправимые последствия.

Лукомский. Для получения мне вполне определенного ответа от генерала Корнилова на Ваши вопросы было бы крайне желательно получить от Вас освещение двух вещей: что делается с Крымовым, решено ли направить сюда что-либо для ликвидации кризиса?

Алексеев. Я задержал сегодня свой отъезд, чтобы дождаться приезда генерала Крымова в Петроград. Видел его и разговаривал с ним. На пути видел бригадных командиров Туземной дивизии и читал записку, присланную им от генерала Крымова. Записка говорит об отводе дивизии в район станции Дно и о прибытии начальников дивизий и бригадных командиров в Петроград…
На ваш второй вопрос должен сказать, что при отъезде я заявил, что беру на себя спокойно, без всяких толчков вступить в исполнение обязанностей. При других условиях мое пребывание в Могилеве и недостойно, и недопустимо…
Разговор продолжился после того, как генерал Лукомский, разбудив Корнилова, довел до него полученную информацию.

Лукомский. Генерал Корнилов просит Вас приехать, как полномочного руководителя армии. Вместе с этим он настаивает, чтобы Вы приняли все меры к тому, чтобы никакие войска из других пунктов в Могилев не вводились и к нему не подводились. Со своей стороны генерал Корнилов примет меры, дабы никаких волнений в Могилеве не было…

Таким образом, под утро 1 сентября Корнилов принял решение подчиниться судьбе.
В Ставку генерал Алексеев прибыл ранним утром. В пути он узнал, что Витебский и Смоленский комитеты собирают войска. В Орше Михаил Васильевич встретил сводный отряд Западного фронта, выдвигавшийся к Могилеву по личному приказу Керенского. Буквально через несколько минут после прибытия в штаб ему позвонил командующий войсками Московского военного округа полковник Верховский: «Сегодня выезжаю в Ставку с крупным вооруженным отрядом… Корнилов, Лукомский, Романовский, Пронин и Сахаров должны быть арестованы немедленно».

В три часа дня позвонил Керенский. В разговоре с ним Алексеев подчеркнул, что создаваемая обстановка усложняет руководство войсками. «Я принял на себя обязательство путем одних переговоров окончить дело. Мне не сделано было даже намека на то, что уже собираются войска для решительных действий против Могилева». Керенский оправдывался, делая это весьма невразумительно.

Тем временем Ставка доживала свои последние дни. Многие ее члены перестали ходить на службу. Днем и ночью толпы народа не покидали небольшую площадь перед зданием, где остановился генерал Алексеев. Корнилов собрал командиров полков и предупредил их, чтобы личный состав соблюдал полное спокойствие:
— Я не хочу, чтобы пролилась хоть одна капля братской крови.
Губернский дом окружили постами георгиевцев, внутренние караулы заняли текинцы.
3 сентября арестованных генерала Корнилова и его ближайших помощников перевели в одну из могилевских гостиниц, а в ночь на 12 сентября отвезли в Старый Выхов, в наскоро приспособленное для заключения здание женской гимназии.

Атмосфера в Ставке становилась невыносимой. Корниловские мероприятия по оздоровлению армии были отброшены. Офицеры находились в мучительном положении. «Я сознаю, — писал Михаил Васильевич, — свое бессилие восстановить в армии хоть тень организации… Керенский рассыпается в любезностях по телефону и перлюстрирует мою корреспонденцию, комиссары препятствуют выполнению моих приказов, судьба Корнилова остается загадочной». Не достигнув никаких результатов через Керенского, он написал письмо редактору «Нового времени» Б. Суворину, требуя, чтобы немедленно была поднята газетная кампания «против убийства лучших русских людей».

Но и этого сделано не было. Генерал Алексеев, посчитав, что дальнейшее его пребывание в Ставке бессмысленно, подал рапорт об отставке с должности начальника штаба Верховного главнокомандующего. Тогда же он направил письмо Милюкову. В нем давалась оценка действий Корнилова. «Дело Корнилова, — подчеркивал Михаил Васильевич, — не было делом кучки авантюристов. Оно опиралось на сочувствие и помощь широких кругов нашей интеллигенции… Цель движения — не изменить существующий государственный строй, а переменить только людей, найти таких, которые могли бы спасти Россию…»

Выступление Корнилова, отмечал генерал Алексеев, не было тайной от членов правительства. Вопрос этот обсуждался с Савинковым, Филоненко и через них — с Керенским. Только примитивный военно-революционный суд может скрыть участие этих лиц в предварительных переговорах и соглашении. Савинков уже должен был сознаться печатно в этом. Движение дивизий 3 конного корпуса к Петрограду совершилось по указанию Керенского, переданному Савинковым…

Но остановить тогда уже начатое движение войск и бросить дело было невозможно, что генерал Лукомский и высказал в телеграмме от 27 августа Керенскому. «Приезд Савинкова и Львова, — отмечалось в ней, — сделавших предложение генералу Корнилову в том же смысле от вашего имени, заставил генерала Корнилова принять окончательное решение, и, идя согласно с вашим предложением, он отдал окончательные распоряжения, отменять которые теперь уже поздно».

Из этого отказа Керенского, Савинкова, Филоненко от выступления, имевшего цель создания правительства нового состава, из факта отрешения Корнилова от должности вытекали, по мнению Михаила Васильевича, все затруднения, происшедшие 27-31 августа. Рушилось дело. Участники видимые были объявлены авантюристами, изменниками и мятежниками. Участники невидимые или являлись вершителями судеб и руководителями следствия, или отстранились от всего, отдав под суд около тридцати человек на позор, суд и казнь.
«Вы до известной степени знаете, — продолжал Алексеев, — что некоторые круги нашего общества не только жалели, не только сочувствовали идейно, но как могли, помогали Корнилову… Почему же ответить должны только тридцать генералов и офицеров, большая часть которых совсем не может быть ответственной? Пора начать кампанию в печати по этому вопиющему делу. Россия не может допустить готовящегося в самом скором времени преступления по отношению ее лучших доблестных сынов… К следствию привлечены
члены Главного Комитета Офицерского союза, не принимавшие никакого участия в деле… Почему они заключены под стражу? Почему им грозят тоже военно-революционным судом?..

У меня есть еще одна просьба. Я не знаю адресов господ Вышнеградского, Путилова и других. Семьи заключенных офицеров начинают голодать. Для спасения их нужно собрать и дать комитету Союза офицеров до 300 ООО рублей… В этом мы, офицеры, более чем заинт ере со в аны.

Если честная печать, — заключал послание генерал Алексеев, — не начнет немедленно энергичного разъяснения дела, настойчивого требования правды и справедливости, то через пять-семь дней наши деятели доведут дело до военно-революционного суда, с тем чтобы в несовершенных формах его утопить истину и скрыть весь ход этого дела. Тогда генерал Корнилов вынужден будет широко развить перед судом всю подготовку, все переговоры с лицами и кругами, их участие, чтобы показать русскому народу, с кем он шел, какие истинные цели он преследовал и как в тяжкую минуту он, покинутый всеми, с малым числом офицеров предстал перед спешным судом, чтобы заплатить своею судьбою за гибнущую родину».

По поводу этого документа Керенский, спустя годы, писал следующее: «Я прочитал его (Алексеева) письмо уже после Октябрьской революции… Генерал Алексеев был не только видным и проницательным стратегом, но и хитрым политиком. Он понимал причины провала попытки Ленина захватить в июле власть и последовавшего через два месяца почти мгновенного поражения Корнилова…»

Утром 26 сентября, не дожидаясь приезда назначенного на должность начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала Духонина, Алексеев, теперь уже навсегда, покинул Ставку, где трудился более двух лет.

В Петрограде Михаил Васильевич занялся общественной деятельностью. Он принимал самое живое участие в работе «Совета республики», представляя свой авторитет и богатый опыт представителям либерально настроенного офицерства. Большое участие принял он и в деятельности благотворительного общества, оказывая помощь офицерам, юнкерам и кадетам, лишившимся крова и средств к дальнейшему существованию. Помощь оказывалась самая разнообразная: советом, деньгами, одеждой, железнодорожными билетами, рекомендательными письмами.

Приближалась Октябрьская революция.
«25 октября, — вспоминал А. И. Деникин, — характерную фигуру генерала Алексеева видели на улицах города, уже объятого восстанием. Видели, как он резко спорил с удивленным и несколько опешившим от неожиданности начальником караула, поставленного большевиками у Мариинского дворца с целью не допустить заседания «Совета республики». Видели его спокойно проходившего от Исаакия к Дворцовой площади сквозь цепи «войск революционного комитета» и с негодованием обрушившегося на какого- то руководителя дворцовой обороны за то, что воззвания приглашают офицеров к Зимнему дворцу «исполнить свой долг», а между тем для них не приготовлено ничего — ни оружия, ни патронов…
Вечером на конспиративную квартиру прибыл Б. Савинков в сопровождении какого-то лица и с холодным деланым пафосом, скрестив руки на груди, обратился к генералу Алексееву:
— Итак, генерал, я вас призываю исполнить свой долг перед Родиной. Вы должны сейчас же ехать со мной к донским казакам, властно приказать им седлать коней, стать во главе их и идти на выручку Временному правительству. Этого требует от вас Родина.
Присутствующий при разговоре ротмистр Шапрон стал горячо доказывать, что это — бессмысленная и непонятная авантюра. Казаки сплошь охвачены большевизмом или
желанием «нейтралитета», и появление генерала, не пользующегося к тому же особенным их расположением, приведет только к выдаче его большевикам. Шапрон подчеркнул, что если кому-нибудь можно повлиять на казаков, то, вероятно, скорее всего «выборному казаку» Савинкову.
— Где же ваши большие силы, организация и средства, о которых так много было всюду разговоров? — закончил он, обращаясь к Савинкову.
Генерал Алексеев отклонил предложение Савинкова, как совершенно безнадежное. Опять последовала патетическая фраза Савинкова:
— Если русский генерал не исполняет своего долга, то я, штатский человек, исполню за него!
И в эту же ночь он уехал. Правда, — подчеркнул А. И. Деникин, не к полкам, а в Гатчину, под защиту Керенского…»
30 октября генерал Алексеев, не перестававший еще надеяться на перемену политической обстановки в столице, с большим трудом согласился, наконец, на уговоры окружавших его лиц уехать на Дон. Начинался новый этап его в о енно-политической деятельности, связанной с организацией вооруженной силы, которой судьбой суждено было сыграть весьма значительную роль в истории русской смуты.

Первым, как известно, вызвался на бой с большевиками атаман Войска Донского А. М. Каледин. Уже 25 октября, получив сообщение о свержении Временного правительства, он стал рассылать по стране, в том числе и в Ставку, телеграммы о поддержке Временного правительства, о том, что донской атаман принимает «на себя всю полноту исполнительной государственной власти в Донской области». Выступая в этот день на заседании Войскового правительства, он выразил надежду на то, что общая цель для всех присутствующих — «борьба с большевизмом», и она будет «объединяющим началом».
Генерал же Алексеев прибыл в Новочеркасск накануне своего шестидесятилетия, 2 ноября. Он преисполнен был самых деловых намерений. О его устремлениях свидетельствует разговор при встрече на станции в вагоне, предоставленном Алексееву, когда Каледин стал жаловаться на сложность положения и недостаток сил.
— Трудновато, Михаил Васильевич, становится. Главное, меня очень беспокоят Ростов и Макеевка. Положим, в Ростове и Таганроге у меня надежные люди, а вот в Макеевке сил не хватает…
— Церемониться нечего, Алексей Максимович. Вы меня извините за откровенность: по- моему, много времени у вас на разговоры уходит, а тут ведь, если сделать хорошее кровопускание, то и делу конец!..
Осмотревшись на месте, Алексеев составляет план действий. «Дело спасения государства, — пишет он в послании к генералу М. К. Дитериксу, своему соратнику по Юго- Западному фронту и работе в Ставке, — должно где-либо зародиться и развиваться. Само собой ничего не произойдет…
Только энергичная, честная работа всех сохранивших совесть и способность работать может дать результаты… Слабых мест у нас много, а средств мало. Давайте группировать средства главным образом на юго-восток, проявим всю энергию, стойкость… Откуда-то должно будет идти спасение от окончательной гибели, политической и экономической. Юго- восток имеет данные дать источники такого спасения. Но его нужно поддержать, спасти самого от потрясений. Вооружимся мужеством, терпением, спокойствием сбора сил и выжиданием…»
Обстановка на Дону оказалась, однако, намного сложнее, чем предполагал Алексеев, стремившийся использовать донские казачьи части для прикрытия сравнительно спокойного формирования армии. Атаман Каледин, ознакомившись с его планами и выслушав просьбу «дать приют русскому офицерству», посочувствовал, но считаясь с теми настроениями, которые сложились в Донской области, просил Михаила Васильевича не задерживаться в Новочеркасске, перенеся временно свою деятельность за пределы Дона: в Екатеринодар, Ставрополь, Владикавказ, Камышин.
— Я убежден, — завершил беседу Каледин, — что в самом ближайшем будущем Ваше присутствие здесь будет совершенно необходимо. Тогда Вы вернетесь, и мы будем работать вместе.
Не обескураженный этим приемом и почти полным отсутствием денежных средств, Алексеев горячо взялся за создание офицерской организации, ставшей вскоре ядром Добровольческой армии. «Было трогательно видеть, — вспоминал А. И. Деникин, — как бывший Верховный главнокомандующий, правивший миллионными армиями и распоряжавшийся миллиардным военным бюджетом, теперь бегал, хлопотал и волновался, чтобы достать десяток кроватей, несколько пудов сахару и хоть какую-нибудь ничтожную сумму денег, чтобы приютить, обогреть и накормить бездомных, гонимых людей».
Люди шли на Дон — офицеры, юнкера, кадеты, гимназисты, солдаты, казаки старших возрастов — сначала поодиночке, затем группами. Уходили из тюрем, из разваливавшихся войсковых частей. Большинство шло на Дон, не имея никакого представления о том, что их ожидает, шли туда, где маяком служили вековые традиции казачьей вольницы. Приходили измученные, оборванные, голодные. Не хватало оружия, боеприпасов — донские склады оказались пустыми. В ноябре прибыл наконец Георгиевский полк, точнее, его ядро, спустя месяц — Славянский ударный полк. Появились юнкера Ко нет ант ино веко г о и Николаевского киевских военных училищ. 6 декабря приехал Корнилов, несколько позже — Деникин, Марков, Лукомский.
«Шли долгие переговоры об образовании центра, — вспоминал Б. А. Энгельгардт, член Государственной думы, после Февральской революции — военный комендант Петрограда, активный участник контрреволюции на Юге России, — который возглавил бы борьбу с большевиками. Алексеев предлагал взять в руки финансы и политику, предоставляя формирование армии Корнилову. Однако отношения их не налаживались — уж очень различны были по характеру эти два человека. Алексеев стал даже толковать о территориальном разделении работы: он будет вести формирование на Дону, Корнилов — на Кубани.
Но общественные деятели настаивали на том, чтобы тройка — Алексеев, Корнилов, Каледин — работала дружно, совместно. Представители союзников якобы обещали при таких условиях денежную помощь движению в размере 10 млн рублей в месяц. Когда я узнал об этом обещании, то невольно связал его с желанием французского посольства весной 1918 года неофициальным путем приобрести 15 млн рублей, с делом, в котором я принимал участие в Петрограде. Родзянко говорил мне, что первый месячный взнос был получен Алексеевым. Помимо того, при содействии Каледина из конторы государственного банка в Ростове-на-Дону было взято до 40 млн рублей. Начались формирования».
В середине декабря создается Донской гражданский совет — «Всероссийское правительство». Его возглавил триумвират: М. В. Алексеев, А. М. Каледин и Л. Г. Корнилов. На Рождество был обнародован приказ о вступлении генерала Корнилова в командование Добровольческой армией. Ее штаб развернулся в Ростове-на-Дону. Начальником штаба назначается генерал А. С. Лукомский.

«Это было тяжелое время для всех, в том числе и генерала Алексеева, — подчеркивал А. П. Богаевский, описывая свою первую встречу с Михаилом Васильевичем. — В жарко натопленной комнате сидел он за письменным столом, похудевший, осунувшийся, но все такой же деятельный. Сердечно и тепло встретил он меня, вспомнил недавнее прошлое и перешел к настоящему — формированию Добровольческой армии, святому делу, которому он посвятил остаток своей жизни. Я с грустью слушал старика. Еще так недавно передвигал миллионы людей, одним росчерком пера отправлял их на победу или смерть… В его руках была судьба России. И вот сейчас я увидел его с той же крошечной записной книжечкой в руках, как и в Ставке, и тем же бисерным почерком подсчитывал беленький старичок какие- то цифры. Но как они были жалки!

Вместо миллиона солдат — всего несколько сот добровольцев и грошовые суммы, пожертвованные московскими толстосумами на спасение России».
Положение усложнялось постоянными трениями, возникавшими в руководстве. «Я преклонялся перед глубоким патриотизмом, здравым смыслом всех решений Михаила Васильевича, — писал тот же Богаевский. — Он весь горел служением своей великой идее и, видимо, глубоко страдал, когда встречал непонимание или своекорыстные расчеты. Несмотря на свой возраст и положение, духовный вождь белого движения, политический руководитель и организатор его, он скромно уступал первое место Корнилову, а после его смерти и генералу Деникину. Корнилов был с ним иногда очень резок, чаще несправедлив. Но Алексеев терпеливо переносил незаслуженную обиду. Мне лично пришлось только один раз слушать от него после одной из таких вспышек фразу, сказанную бесконечно грустным голосом: «Как тяжело работать в таких условиях!»

И все-таки он работал. Работал много и достаточно плодотворно. Создавались общества помощи офицерам в Петрограде и в Москве, других крупных городах России. Придавая большое значение Сибири и Поволжью, туда были направлены представители Добровольческой армии во главе с генералом Флугом. Противоболыиевистский фронт в лице офицерских организаций создавался в Нижнем Новгороде, Казани, Самаре, Царицыне и Астрахани. Произошли встречи Алексеева с представителями английской и французской военных миссий, с Савинковым, Струве, Милюковым, князем Трубецким. Вскоре при нем создается политическое совещание.
Михаил Васильевич всю первую половину января проработал над документом, получившим впоследствии наименование «Воззвание к народам Юга и Юго-Востока России». В нем формулировались цели и организационные основы Добровольческой армии.
Воззвание содержало три важнейших пункта.

Первый пункт определял, что создаваемая армия — «организованная военная сила, способная противостоять надвигающейся анархии и немецко-болыиевистскому нашествию».
«Первая непосредственная цель Добровольческой армии, — гласил второй пункт, — противостоять рука об руку с доблестным казачеством вооруженному нападению на Юг и Юго-Восток России». «Все русские люди, собравшиеся здесь со всех концов нашей Родины, должны защищать до последней капли крови самостоятельность областей, давшим им приют и являющихся последним оплотом русской независимости, последней надеждой на восстановление Свободной Великой России».

В третьем пункте раскрывалась и вторая цель Добровольческой армии — она «должна встать на страже гражданской свободы, в условиях которой хозяин земли русской — ее народ — выявит через посредство избранного Учредительного собрания свою державную волю, перед которой должны преклониться все классы, партии и отдельные группы населения». «Ей одной будет служить создаваемая армия, все участвующие в ее образовании будут беспрекословно подчиняться законной власти, поставленной этим Учредительным собранием».
В заключении воззвания следовал призыв «встать в ряды Российской рати… всех, кому
дорога многострадальная Родина, чья душа истомилась к ней сыновней болью».

В конце февраля 1918 года Добровольческая армия в связи с крахом калединщины оставила Ростов и отошла на Кубань. «Мы уходим в степи, — писал генерал Алексеев. — Можем вернуться только, если будет милость Божья. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьму». Вскоре Добровольческая армия действительно вернулась на Дон. Летом же начался так называемый второй Кубанский поход, правда, уже под командованием генерала Деникина, сменившего погибшего в начале апреля генерала Корнилова. Он завершился захватом почти всего Северного Кавказа.

18 августа генерал Алексеев принял звание Верховного руководителя Добровольческой армии, генерал Деникин — Главнокомандующего Добровольческой армии.
К этому времени относится введение в действие «Положения об Особом Совещании при Верховном руководителе Добровольческой армии». Инициатива разработки этого документа принадлежала В. В. Шульгину, который летом 1918 года при свидании с Михаилом Васильевичем на Дону высказал настойчивую рекомендацию создать высший орган гражданского управления и составил даже краткий проект соответствующего приказа. Он вышел в свет 20 августа. Приложение к приказу ввиду крайне сложной общей обстановки было издано несколькими экземплярами с грифом «секретно».

«Особое совещание, — отмечалось в Положении, — имеет целью разработку всех вопросов, связанных с восстановлением органов Государственного управления и самоуправления в местностях, на которые распространяется власть и влияние Добровольческой армии, обсуждение и подготовку законопроектов по всем отраслям Государственного устройства… организацию сношений со всеми областями бывшей Российской империи… с представителями стран согласия, бывших в союзе с нами, и выработку планов совместных действий в борьбе против коалиции Центральных держав… установление тесной связи со всеми выдающимися государственными деятелями по всем отраслям государственного управления…
Особое Совещание состоит из следующих отделов: государственного устройства, внутренних дел, дипломатическо-агитационного, финансового, торговли и промышленности, продовольствия и снабжения, земледелия, путей сообщения, юстиции, народного просвещения и контроля.

Председателем Особого совещания состоит Верховный Руководитель Добровольческой армии генерал от инфантерии Алексеев. Его заместители в порядке постепенности: первый — командующий армией генерал-лейтенант А. И. Деникин, второй — помощник Верховного руководителя генерал от кавалерии А. М. Драгомиров, третий — помощник командующего армией генерал-лейтенант Лукомский».

Далее в документе следовало 18 параграфов. В них определялся постоянный состав Особого совещания (генералы Деникин, Драгомиров, Лукомский, Романовский, управляющие отделами и делами совещания), порядок назначения управляющих отделами и их помощников, состав канцелярии, внутренний порядок и распределение работ в основных органах совещания, права должностных лиц. Положение раскрывало также функции «больших» и «малых» заседаний Особого совещания. В нем подчеркивалось, что «заседания, как «малые», так и «большие», имеют исключительно совещательный характер, принятые на них решения не обязательны для Верховного руководителя или для командующего армией, кои могут принять и самостоятельное решение, дав ему силу закона».

Для Михаила Васильевича это были по сути дела последние дни его активной деятельности как руководителя вооруженных сил белого движения. В начале весны он тяжело заболел и вместе с сыном, которому недавно исполнилось десять лет, выехал в Екатеринодар, только что захваченный конницей генерала Эрдели. Там его поместили в военный госпиталь. Будучи больным, Михаил Васильевич сохранял за собой функции руководителя администрации Добровольческой армии.
Утром 25 сентября (8 октября) командующий Добровольческой армией генерал А. И. Деникин получил записку от своего заместителя генерала А. М. Драгомирова: «У Михаила Васильевича началась агония. Конец может наступить ежеминутно».
К вечеру он скончался.

Похоронен был Михаил Васильевич Алексеев, генерал от инфантерии русской армии, кавалер 16 российских и 12 зарубежных наград, в чистом поле вблизи Екатеринодара. Лишь спустя годы его жена, Анна Николаевна, дочь Вера и ее муж Михаил Константинович Борель сумели добиться разрешения перевезти прах Михаила Васильевича в Югославию и там произвести перезахоронение.

В Югославии семья Алексеева прожила до 1942 года. Здесь вышла замуж за адъютанта сербского короля вторая дочь Михаила Васильевича — Клавдия, прожив недолгую жизнь. Она скончалась вскоре после того, как отметила свое тридцатипятилетие. Тяжело болел и сын четы Алексеевых — Николай. Он особенно страдал с осени 1942 года, когда вынужден был переехать в Германию, где находился под наблюдением гестапо. С 1946 года все члены семьи Алексеевых переехали в Аргентину. После смерти Анны Николаевны Вера Михайловна, познакомившись с записями отца, стала увлеченно работать над книгой «Сорок лет службы в императорской армии». Ее содержанием стал рассказ о жизни и деятельности генерала М. В. Алексеева. Умерла Вера Михайловна в Буэнос-Айресе в 1991 году, передав свой труд сыну Михаилу. Так появился «Аргентинский архив» генерала Алексеева.
Какой же оценки заслуживает этот человек?

Михаил Васильевич немного не дожил до окончания Первой мировой войны, в ходе и исходе которой сыграл немаловажную роль. «Когда говорят о русской стратегии в мировую войну, — подчеркивал А. И. Деникин, — то надлежит помнить, что с августа 1915 года эта стратегия — исключительно личная Михаила Васильевича Алексеева. Он один несет историческую ответственность за ее направления, успехи и неудачи. Никто не имел, кроме него, столь решающего влияния на стратегические решения».

Аналогична оценка военной деятельности генерала Алексеева и А. Ф. Керенским. «Все, кто следил за развитием событий на фронте в период наступления немцев весной и летом 1913 года, — писал он, — понимали, что, несмотря на огромное превосходство в вооружениях и блестящие тактические успехи, даже несмотря на растерянность, царившую среди генералов великого князя Николая Николаевича, Верховное командование Германии потерпело стратегическое поражение. Планировавшаяся им операция «двойного охвата», призванная взять в клещи целую русскую армию, уничтожив ее тем самым как военную силу, полностью провалилась. Оправившись от нанесенных ей ударов, русская армия заняла позиции новой оборонительной линии, которые она удерживала вплоть до Октябрьской революции.

По мнению наблюдателей, продолжает Керенский, такую замечательную стратегию удалось успешно осуществить главным образом благодаря усилиям генерала М. В. Алексеева, которого царь назначил начальником штаба Ставки, передав тем самим руководство русской армией в руки лучшего в Европе стратега. И действительно, поскольку новый Верховный главнокомандующий счел за благо не вмешиваться в оперативные планы генерала Алексеева, к осени положение на фронте значительно улучшилось».
Сложнее дать оценку деятельности Михаила Васильевича как одного из руководителей белого движения в России. Не вызывает сомнения одно — он жил и трудился, будучи глубоко убежденным, что делает это на благо Российского государства, на «Восстановление свободной великой России».